Маленький незнакомец

— Хорошо, говорю… Забавно, как трудно говорить, когда тебя просят не останавливаться… Я-то больше привык слушать… Вы когда-нибудь задумывались над тем, как много приходится выслушивать человеку моей профессии? Порой мне кажется, что семейный врач сродни священнику. Люди доверяют нам свои тайны, потому что знают — мы не осудим. Нам привычно видеть подноготную человека… Кое-кому из врачей это не по нраву. Я знавал таких, кто, насмотревшись на людские немочи, стал презирать человечество. Многие врачи спиваются, вы даже не представляете, как их много. Но другие терпят. Мы понимаем, какое это наказание — жить. Просто жить, не говоря уже о том, что еще надо воевать, управлять имением и фермой… Знаете, большинству удается как-то вырулить…

Я медленно обернулся. Родерик дико на меня взглянул, но промолчал. Весь как натянутая струна, он дышал носом, крепко сжав губы. В лице его не было ни кровинки. Даже следы ожогов побелели. Единственным цветным пятном был желтовато-зеленый фингал на скуле. Щеки его повлажнели от испарины или слез. Однако он уже миновал пик приступа и понемногу успокаивался. Я подал ему сигарету, которую он благодарно принял, но держал обеими руками, прикуривая от моей зажигалки.

После того как он сделал затяжку и прерывисто выдохнул дым, я тихо спросил:

— Что происходит, Род?

— Ничего. — Понурившись, он отер лицо. — Теперь все в порядке.

— В порядке? Да вы посмотрите на себя!

— Просто тяжело… за ним следить. Оно хочет меня сломать, вот и все. Я не поддамся. Оно это знает и жмет сильнее.

Он еще задыхался, но говорил размеренно, и это сочетание муки и рассудочности пугало. Я сел на свой стул и вновь тихо спросил:

— Что происходит? Я же вижу, что-то не так. Не хотите сказать?

Родерик исподлобья взглянул на меня.

— Хочу, — жалобно проговорил он. — Но для вас будет лучше, если я не скажу.

— Почему?

— Можете… подцепить заразу.

— Заразу? Не забывайте, я каждый день имею дело с инфекцией.

— Не с такой.

— Да? Что же это?

Он опустил глаза:

— Это… мерзость.

Весь его вид выражал отвращение, но именно слова «зараза» и «мерзость» натолкнули на мысль, в чем, собственно, дело. Я был поражен, но вместе с тем от столь земной проблемы почувствовал громадное облегчение и едва не улыбнулся:

— Так в этом все дело? Господи, что ж вы раньше-то не обратились?

Родерик недоуменно посмотрел на меня, и тогда я выразился яснее, после чего он зашелся лающим смехом:

— Боже мой, если б все было так просто! — Он снова отер лицо. — Что касается моих симптомов… — Смех его угас. — Если рассказать, вы не поверите.

— Все же попробуйте, — настаивал я.

— Говорю же, я бы хотел!

— Хорошо. Когда впервые появились эти симптомы?

— Когда? А как вы думаете? В тот вечер несчастного приема.

Так я и думал.

— Миссис Айрес сказала, у вас разболелась голова. С этого все началось?

— Ерунда, на головную боль я сослался, чтобы скрыть то, настоящее.

Я видел, что он борется с собой.

— Говорите, Род.

Он ухватился за нижнюю губу и прикусил пальцы.

— Если это выйдет наружу…

Я его не понял.

— Даю слово, никто ничего не узнает.

— Не вздумайте кому-то сказать! — встревожился Родерик. — Ни матери, ни сестре!

— Конечно, если вы не хотите.

— Помните, вы сказали, что вы сродни священнику? Исповедник должен хранить тайну. Обещайте!

— Обещаю, Род.

— Слово?

— Разумеется.

Отвернувшись, он подергал себя за губу и надолго замолчал; я уж подумал, что наш контакт потерян. Но потом он коротко затянулся сигаретой и передал мне пустой стакан:

— Ладно. Бог свидетель, я уже не могу держать это в себе. Только еще налейте, трезвому мне это не осилить.

Руки его все еще дрожали, сам бы он с бутылкой не управился; я плеснул в стакан добрую порцию, которую он залпом осушил, но попросил налить еще. Затем, медленно и запинаясь, он поведал о том, что произошло с ним в тот злосчастный вечер.

Я знал, что с самого начала он сомневался в целесообразности этого приема. Даже фамилия новых соседей ему не нравилась, и он не хотел разыгрывать из себя «хозяина дома», впервые за три года облачившись в дурацкий смокинг. Однако ради сестры и матери Родерик с этим смирился. В тот вечер его действительно задержала поломка на ферме: как уже давно предсказывал Макинс, насос был готов взорваться. Родерик понимал, что гости решат, будто он «просто отлынивает», но не мог оставить работников без помощи. Благодаря армейским навыкам он разбирался в технике; вдвоем с сыном Макинса они подлатали и вновь запустили насос, провозившись почти до девяти часов. Когда через парк Родерик поспешал к черному ходу, Бейкер-Хайды и мистер Морли уже стояли на парадном крыльце. На ферме Родерик весь перемазался, но принимать ванну было уже некогда, и он решил, что сполоснется над своим умывальником. Звонком он вызвал Бетти, чтобы та принесла горячей воды, но служанка была занята с гостями в зале. Родерик подождал, еще раз позвонил, а затем сам отправился в кухню греть воду.