Маленький ныряльщик

Нам не раз пришлось переезжать. Жили то в царском дворце под Санкт-Петербургом, среди картин и статуй в обществе их хранителя, способного часами рассказывать истории создания этих шедевров. То переехали в скромную гостиницу в Николаеве, где строили подводную лодку, добрую половину устройств которой я знал прекрасно – сам участвовал в их создании. Случались и встречи с великим князем Александром Александровичем и сыном его Колькой, тоже, конечно, великим князем – а что поделаешь?! Вся семья у них такая – одни сплошные великие князья.

После Египетского похода во время аудиенции государь вручил мне Георгиевский крест и спросил, чего я хочу, на что я ответил, что желаю Его Императорскому Величеству много увлекательной работы. Мне было всего пятнадцать – мальчишка еще. Сан Саныч, как услыхал такое, сказал, что я, по его мнению, весь в отца, чем он премного доволен. И засмеялся.

Беда случилась, когда я выходил из кабинета и отцеплял орден от гимназической тужурки, чтобы отдать его гвардейцу – не положено такую награду прилюдно носить. Так вот, сестренка Колькина Ксюха случайно оказалась свидетельницей этой сцены и… вы бы видели ее глаза. Наверное, подумала, что у меня отбирают орден. Она тут же ворвалась в кабинет своего папеньки-императора и громко что-то кричала. А потом выскочила заплаканная и налетела на меня. Ей было лет семь – совсем ребенок. Так что пришлось мне утирать царевне слезы и помогать высморкаться.

Видимо, это и привело к тому, что через двенадцать лет мы поженились – волшебный взгляд ее чудесных глаз не отрывался от меня всякий раз, когда нам случалось видеться, и, признаюсь, ради того, чтобы поймать его на себе, я нередко навещал Кольку и даже участвовал в его забавах. Когда Ксении Александровне исполнилось тринадцать, она стребовала с меня обещания ни на ком не жениться, пока она не вырастет.

А ведь я в ту пору уже был морским офицером. Подводником. То есть не питал никакой уверенности в том, что не погибну в очередном походе. Техника, на которой мы работали, была на грани чуда. Поддержание ее в работоспособном состоянии занимало львиную долю трудов экипажей. И ведь мы не так часто бывали в месте базирования – то и дело шли туда, где возникала необходимость изменить расклад сил у далеких берегов. К примеру, вскоре после того, как я обещал своей принцессе подождать ее взросления, нашему дивизиону пришлось спешно бежать к Мозамбику, прореживать силы британского флота, получившие приказ продемонстрировать португальцам решимость Туманного Альбиона. Хоть тресните – запамятовал, из-за чего они в ту пору полаялись. «Что-то там, в носу», – как сказал папенька.

Погиб он при испытаниях очередной подводной лодки – на глубине сорока метров не выдержал сварной шов. Экипаж частично спасся – вынырнули через торпедные аппараты. Папа их как раз и выпускал, управляя крышками. А самому выйти потом не удалось. Он ведь был уже старенький, вот и не хватило ему ловкости.

Потом мама отдала мне письмо от него, сказала – давненько хранит завещание Петра Семеновича. Прочитал я это послание, а там всего-то два поручения. Первое – надавать звиздюлей японцам, когда те на нас полезут в четвертом году. Второе – сделать так, чтобы к четырнадцатому году Россия расквиталась по внешним долгам, а то ее заставят лезть в чужую войну, отчего сделается нам тошно.

Прочитал я, посидел, пытаясь вспомнить, бывали ли случаи, чтобы отчим мой оказывался неправ. Ничего не припомнил. А коли так – делать нечего. Надо исполнять. Год у нас шел девяносто девятый, и лет мне было тридцать два.

Написано рукой великой княгини Ксении Александровны около 1897 года

Фамилия, которую я приняла, выйдя замуж, обязана своим происхождением прадеду моего супруга, отличавшемуся, как говорит Игнаша, невыносимой харизмой. Он славился свирепостью во гневе и к предмету своего неудовольствия неизменно обращался со словами: «Я тебя урою». Так и потянулось за ним прозвище «Уроев». Его стали записывать во все документы потомков сего достойного мужа, не раз отличавшегося как на поле брани, так в происшествиях городского масштаба.

Почему моим избранником стал выходец из мещанской среды? Думаю, все началось с носового платка. Я тогда выскочила из папиного кабинета вся в слезах и наткнулась на Игната. Он по-хозяйски прихватил меня своей лапищей за затылок и промокнул мне щеки не жесткой накрахмаленной тканью, а мягкой тряпицей. Возможно, не идеально чистой, но зато ни капельки не царапучей. А потом высморкал в нее же. Ласково и настойчиво, словно мама.

Воспоминание об этом почти взрослом мужчине, как о большом и теплом олицетворении надежной основательности, на которое (олицетворение) можно рассчитывать при любых обстоятельствах, я пронесла сквозь все свое детство. Когда вступила в пору девичества, то узнала, что этот блестящий офицер, получивший от своего батюшки заслуженный тем наследственный графский титул, все еще не женат. Понимаете, я искренне восторгалась Игнатом и была невыносимо романтична.