Маленький памятник эпохе прозы

– Конечно, – согласилась я. – В таком случае, от тебя ожидается шедевр, – в моих словах не было никакого подвоха, я верила в то, что Вера пишет нечто эпохальное. – Ты так тщательно и медленно работаешь, а писать умеешь, я знаю. Значит… Вер, я хочу быть первой… ну, в крайнем случае, второй, кто прочитает, когда ты закончишь. Хочу этим городиться и хвастаться!

– Ты будешь первой, – пообещала Вера. – Твоему вкусу я доверяю. Кроме того, в сюжете немало про твоих сверстников… ты поправишь, в случае чего.

– Сегодня март девяносто седьмого года! – торжественно как бы объявила я несуществующей толпе – мы прогуливались в центре по скверу, март был ещё прохладный и зябкий, вечерело, и никого вокруг не было. – Запомните эту дату, товарищи! Именно мне обещали дать на чтение первый гениальный роман великой писательницы конца второго тысячелетия Веры Леоновой! Запомните это имя – после прочтения её произведения вы забудете все остальные имена, даже такие, как Лев Николаевич Толстой.

Вера засмеялась.

– Прекрати, ненормальная!

Однажды я осторожно, очень осторожно (памятуя свой бездарный разговор с Полей, когда пришлось извиняться) поинтересовалась, почему у неё нет отношений, неужели она не скучает по любви?

– Не скучаю. Наелась – во, – ребром ладони Вера провела себе по горлу. – У меня есть Виталик, мама, есть работа и моя писанина. И куда я впишу болвана в штанах, его вставить некуда, временная сетка забита под завязку.

– Почему сразу «болвана»? – пожала я плечами. – Будто прям все болваны.

– В большинстве своём, – убеждённо произнесла подруга. Ничтожества… Знаешь, что я поняла к середине жизни? Когда много чего есть замечательного, нужного, интересного, потребность в этих самых отношениях как-то отпадает, что ли.

– Отпадает потребность в любви?

– Почему же в любви? Я наполнена любовью по макушечку: к сыну, к маме, к нашему дому… к тебе, к своему роману. Мне любви хватает, да я просто купаюсь в ней!

– Ты прекрасно понимаешь разницу.

Вера покачала головой и усмехнулась.

– Если ты про физиологию, то это никакая не проблема – ты тоже понимаешь, о чём я. Если про чувства, пойми ты, услышь: в моей жизни огромное количество чувств, мыслей и ощущений. Мне совершенно не требуется допинг в виде интрижки, которая неизвестно какой бедой может закончиться. Вот, к примеру, твоя история… – я вздрогнула. Надо помнить, что Вера понятия не имела, кто был героем моего романа. Вера, не подозревая, общалась с ним почти каждый день. – Думаешь, я смогу когда-нибудь забыть твой вид, чёрное лицо, твоё исчезновение? Ты сильно была счастлива? Много тебе дал тот роман для души, для ума или чего ещё? Сколько лет жизни у тебя тогда отнял твой любимый болван – уверена, что болван! Ну, скажи честно!

Что я могла сказать? Конечно, кое-что могла. Например, о том, что меня тоже в данный момент жизни мало интересуют мужчины, у меня градус флирта на нуле, но лишь потому, что из головы никак не уходит паразит Мишка. Если речь заходит о любви, если я читаю про неё в книге или вижу в кино, то всё моё нутро орёт дурниной «Мишка! Мишка! Мишка!!!».

И это не проходит. Поутихло немножко, если не бередить. И ведь подпитывается, сука, тем, что орёт: «Это у нас взаимно!» Откуда я знаю? Да от Веры, бесхитростно выкладывающей новости с радиостанции, в том числе про него:

– С Михаилом фигня творится! Началось примерно тогда, когда ты ушла. Злой, как собака! То орёт на всех не по делу, то вдруг сидит у себя жутко понурый, будто у него горе какое-то случилось. Как подменили! Когда Ленка, жена его, родила дочку, у него даже ни грамма радости не было, представляешь? Его поздравляют, тащат подарки, шарики, шампусик открыли, а он, как деревяшка с глазами механически буркает «Спасибо. Спасибо. Спасибо». И всё-то из него клещами тянем – как назвали, как растёт, как зубки… Думаю, у него с женой что-то сильно не ладно. Но уйти он не может – как теперь уйдёшь? Вот и живёт с видом приговорённого к пожизненному. Ещё хуже, если он болен чем-то.

Стиснув зубы так, что у меня аж в ушах зазвенело, я слушала рассказ про то, как живётся моему любимому. Плохо живётся! Болен, разумеется, болен и страдает. Он всё ещё тоскует обо мне. Мы оба больные и приговорённые.

Я не смотрела на Веру, делая вид, что слушаю её и рассматриваю свои ногти – а цел ли маникюр, не надо ли заново нанести лак? Конечно, Демон со мной, вернее, на лице, но уж больно трудная ситуация, как бы не выдали меня глаза.

– А как назвали девочку?

– Галей.

– Неожиданно.

– Немодное имя. Так Миша сказал, что это жена решила – в честь своей мамы. И брякнул: «А мне всё равно – Галя так Галя». Представляешь? Ему всё равно!

– Ну, он не в этом смысле, наверное. А в том, что как бы её ни звали, она его любимая дочь.

– Ты оптимистка. Я увидела равнодушие и ужаснулась. Что с ним происходит? Никто не понимает, одному богу известно.

И мне. Мы с богом в курсе, ага.