Маленький памятник Эпохе прозы

- Чумовая баба, грамотная, аки бог! - обсуждали её наши бабоньки в столовой или курилке (изредка я захаживала туда выкурить одну сигаретку за день - безо всякого удовольствия, исключительно ради общения и чтобы размять ноги). - Без неё уже сколько раз опозорились бы.

- Да, безупречное чувство языка и стиля, - кивали курящие "мымры".

- Но, господи, почему она так себя запустила? Ну, совок же в самом кошмарном варианте! - это кто-то из "дам".

- А вам-то что? - вступали в бой "мымры", таким образом заступаясь за своё право не быть "дамами".

- Да ничего, - пожимали плечами "дамы". - Просто странно. Она же не старая совсем, а вылитая тётя Мотя. Ещё немножечко и будет баба Мотя.

Тётя Мотя. Пожалуй, прозвище подходило, хотя и было грубоватым для скромной Н.С. Однако с тех пор я мысленно её так и называла. И наблюдала за ней больше, чем за кем-то ещё, и узнала о ней очень многое.

Вся жизнь и беда Нины Сергеевны была образцовым кусочком мозаики, сложенной из самых серых и беспросветных судьбин наших женщин, так и не сумевших вырваться из цепких щупалец совка, которые проникли в каждый момент и в каждый фрагмент их существования, начиная с детства и по сей день. Что нового и не совкового появилось в жизни Нины Сергеевны? Только эта редакция и современный офис. А после работы, как и прежде, стандартная квартирка в девятиэтажной хрущёвке, муж и двое взрослых сыновей. Супруг, хмурый и неласковый, когда-то работал инженером в конструкторском бюро, а теперь влачил унизительное существование, трудясь охранником на автостоянке какого-то богатого дома. Двое взрослых сыновей тоже были не шибко благополучны: вроде бы окончили вузы, но никому в качестве специалистов оказались не нужны. Поэтому старший работал в гараже механиком, делая этим одолжение всему свету, а младший вообще устроился курьером и принципиально не желал что-нибудь делать для перемены своей участи. "Я пять лет отучился в институте, с какой стати должен колотиться? Почему это для меня нет работы по специальности?" Почему для него нет работы по специальности? - ну-ка, ответьте, а то парень уже извёлся ждать, когда вы, наконец, пошевелитесь!

Дома три обиженных на жизнь мужика, чаще всего срывающих своё раздражение на жене и матери - той единственной в семье, которая оказалась востребована и зарабатывает нестыдные деньги. Вечно она им что-то должна, чем-то обязана. А эта несчастная курица терпит. Она их любит, понимает и жалеет. Твою богу душу бабушку!

Обо всём этом про Нину Сергеевну я узнавала очень постепенно: что-то кто-то рассказал о ней, иногда от неё самой, когда мы пересекались в столовой и садились за один столик или пару раз вместе шли к метро. Вот я и соединяла мелкие камушки мозаики в единую целую картинку жизни и бытия тёти Моти.

Скоро у меня к ней накопился миллион вопросов, ни один из которых я не решилась задать. И, слава богу, я не спросила у ничего тебе плохого не сделавшей женщины: "Зачем ты продолжаешь жить с беспомощным мудаком, когда с ним давным-давно всё ясно?" Или: "Как же так ты, такая трудолюбивая, добросовестная и хорошая, сумела вырастить двух недорослей в вечной претензии к миру, но только не к самим себе?"

Нина Сергеевна была ценным, даже бесценным специалистом, но, похоже, не осознавала этого. Её самооценка болталась где-то между нулём и нулём с одной десятой. Это проявлялось во всём - в походке (краешком, по стеночке), привычкой всех пропускать вперёд, даже мужчин и молодых девчонок. Такое впечатление, что ей внушили с детства, что она, маленькая, должна быть почтительной к старшим - отходить в сторону, уступать место и не рассказали, что однажды совсем взрослой станет она сама. А она почему-то или не заметила, или не догадалась, или забыла. Поэтому так и продолжала пропускать и уступать с видом послушного ребёнка.

Когда она общалась с людьми, то очень торопилась говорить, иногда у неё даже сбивалось дыхание: будто опасалась, что её перебьют, не дослушают или вообще не услышат. Если во время беседы с ней кто-нибудь случайно отводил взгляд, пока она говорила, то Нина Сергеевна повышала голос и отчаянно жестикулировала, привлекая к себе внимание и тараторила ещё быстрее. Если ей казалось, что всё напрасно и её не слушают, то через слово спрашивала: "Ты слышишь меня?". Из-за всего этого беседовать с ней было невыносимо трудно - она раздражала. Вот с ней почти никто и не общался.

Поначалу она и меня раздражала. Но чем больше я узнавала её, тем настойчивее раздражение сменялось жалостью. Нина Сергеевна была классической несчастливой женщиной. Не несчастной, а именно несчастливой, давно похоронившей мечтания и стремления, не знающей любви близких, забывшей или никогда не знавшей ласку и нежность.

- Ой, мама никогда меня не любила, - однажды, когда мы хлебали столовский суп, она вдруг случайно, быстро и скороговоркой, поведала мне о своём детстве.

Мы обсуждали сильную статью из последнего номера нашего журнала, в которой психолог писала, как важно, чтобы ребёнок ощущал себя любимым.