Маленький парашютист

«Блокаду» боли (обезболивающие уколы) делал жутко божественный врач, склонившись надо мной, над операционным столом, где я лежала под «летающей тарелкой» осветительного прибора! Для здорового человека – сущая экзотика. Смешно влюбиться на операционном столе, хорошо, что не на патологоанатомическом! И вот жду: когда же он обойдёт все палаты и придёт в нашу на двоих!

Нет, соседка моя не совсем старуха. Скорее, пожилая дама лет шестидесяти (мне – восемнадцать). Она полная, но не толстая, зовут Дарьей Григорьевной Дульцевой, сама так представилась, столь развёрнуто. Перед завтраком она спросила:

– Вы едали борщ с осетром?

Получив отрицательный ответ, она сходу подробно стала описывать процесс приготовления, будто собираясь прямо сейчас сготовить это удивительное ресторанное блюдо. Закончив рассказывать про борщ с осетром, перешла к другому кушанью:

– Но сегодня я бы приготовила солянку с почкой…..а на десерт у нас будут арбузы…

Пока Дульцева излагала эти свои рецепты и меню, глаза её блестели немного лихорадочно. Моя соседка по палате номер три может запросто перейти в шестую. Слушать такое мне пришлось в голодном оцепенении: со вчерашнего рокового пирожка я ничего не ела. Рассказывает Дульцева мастерски. Я тоже люблю арбузы, но никогда не слышала, чтоб о них говорили так вкусно: сладкие, хрусткие, прохладные, пахнут завораживающе… После такого предисловия больничный завтрак: серую овсянку (такой же кисель) проглатываю со скоростью крокодила. Дульцева, тоже поев, замолкает, и это хорошо: её разговоры вызывают ужасный аппетит, а до обеда есть нечего. Родители и подружки, – всех обзвонила, – притащат еду только вечером. В желудке гармония. Человечек умеет издеваться над родным телом, которому, видимо, ничего и не надобно, кроме больничного овса. В ряду таких умозаключений меню Дарьи Григорьевны (солянка с почкой или борщ с осетром) – не подарок. Но хочется! Сравнения можно продолжить… Взять для примера этого потрясающего медика, подобного немыслимому борщу с осетром. Сосед по дому скромный студент Валерка, – овсяный кисель, не способный навредить. А вот этот идол в крахмале…

Мои сравнения прерваны: соседка по палате пытается дозвониться до дежурной. На звонок никто не спешит. Дульцева сидит на краю койки, обхватив себя судорожно по талии. Лицо сейчас в красных пятнах. Неглупые глаза (не повариха она, а вдова бывшего градоначальника, сама еду не готовила, руководила кухаркой) вместо радостно-лихорадочного блеска приобрели лихорадочно-страдальческий. Боль знакомая, опоясывающая. Выйдя из своих размышлений, а затем и из палаты, отправляюсь на поиск медперсонала. В коридоре тишь да гладь, на столе дежурной медсестры учебник по хирургии, дешёвая заколка, самой нет. Оглядываю «местность», соображая, куда двинуться за помощью.

– Кого вы ищете? – дверь с надписью «Ординаторская» распахивается, нехотя выходит медсестра.

Подойдя к своему столу эта, с виду здоровенная девица, достаёт из ящика целую горсть таблеток и бросает их в шикарно нарисованный рот, точно шпагоглотатель; запивает чем-то из мензурки. Шесть пилюль, не меньше. Я излагаю просьбу Дульцевой и не могу сдержать любопытства:

– А что у неё?

– Анемия, – медсестра сделала жест вдоль тела, – старость.

Это не «старость», а странность. Тётка-то ещё ничего, а медсестра, видимо, врёт.

– Пошли, – это «пошли» звучит несколько виновато.

– Галочка, наконец-то! – встречает её Дульцева.

Та довольно грубо вкалывает ей в руку болеутоляющее и удаляется, хлопнув дверью. После укола Дульцева лежит на боку в стоическом спокойствии, поджидая эффекта снятия боли. Волосы у неё не седые, возможно, искусно выкрашенные, собраны в большой пучок на затылке небрежно, но изящно. Напоминает она мне родную, тоже интеллигентную бабушку.

Наконец, приход-обход! И этот бог, садясь рядом, велит раздеться до пояса. Больничная рубаха от волнения застревает на голове непонятно-узким вырезом. У меня горят щёки. Так на меня действует ужас обнажения перед лицом мужского пола; за сутки второй раз. Первый – на операционном столе. Глаза у врача – в точности две вымытые блестящие ягоды смородины, вспомнился едкий вкус этих ягод на языке.

– Откройте рот, скажите «а», – улыбнулся.

Зубы у него крахмально-яркие, как халат, но один нарос на другой (милая подробность). Кольца нет, наверное, не женат. До слёз, до звона в ушах, дрожа и стараясь скрыть происхождение дрожи, перебарываю вполне врачебные прикосновения «в области желудка», воспринимая их почти как эротические. Резко сойдя с катушек, хочу остаться в больнице навсегда. Вот мужчина, с которым можно, наконец, потерять девственность. Впрочем, выбор у меня на этот счёт невелик: у нас в библиотечном институте не для кого краситься: одни девицы и Вова-эпилептик. После осмотра какое-то время лежу, будто оглушённая, ничего не видя и не слыша, перестав болеть желудком, но, уже точно, заболев головой…