Маленький принц. Цитадель (сборник)

Преходящее поколение – ты дарохранительница, в которой спрятан храм, но ты о нем, возможно, не подозреваешь, ты от него отвернулось, но ему, и только ему, ты обязано простором своего сердца, смыслом слов, сиянием глубинной радости. Я спасаю храм. Так значим ли железный круг моих воинов?

Меня назвали справедливым. Да, я справедлив. И если проливал кровь, то не для того, чтобы утвердиться в жестокости – чтобы обрести возможность являть милосердие. Теперь мне дано благословить того, кто коленопреклоненно целует мне руку. Благословение мое для него настоящее богатство. Он уходит с миром в душе. Но если не верить в мое право на власть, что толку в моем благословении? Я сложил пальцы, умягчил уста медом улыбки, но неверу некуда принять даруемое благо. Он уходит нищим. Одиночество, кричащее: «Я, я, я!..» – не обогащает, чем ответить на этот крик? Если меня сбросят с крепостных стен, печалиться будут не обо мне. О сладостном чувстве сыновства. Об умиротворении после полученного благословения. Об облегченном прощением сердце. Им будет недоставать надежного крова, осмысленности каждого дня, теплого плаща пастуха. Так пусть они лучше преклонят колени и почувствуют себя одаренными моей добротой, пусть воздают мне почести, и я возвеличу их. И разве о себе я сейчас забочусь?

Не собственной славе принуждаю я служить людей, я смиренно преклонен перед Господом, Господа они славят, и Он укрывает их всех Своею славою. Не ищу я и величия царства, сделав людей его подножием. Царство – подножие человеку, его хочу возвысить и облагородить. И если я присваиваю плоды их трудов и усилий, то отдаю их Господу, чтобы вернулись обратно благословенным дарением. И вот воздаянием течет к ним из моих житниц зерно. Оно – пища им, но еще и свет, и песнопение, и душевный покой.

Вещь должна исполниться для человека смысла. Обручение наполняет смыслом кольцо, свирепые кочевники – военный лагерь, Бог – храм, царство – реку. А иначе чем бы владели люди?

Царство сложено из вещей и невещественного. Царство вбирает в себя окружающее вещество.

XCIII

Существуют люди, существует преданность. Преданностью я называю твою связь с людьми через твою мельницу, храм или сад. Преданность саду придает тебе весомость, если ты – садовник.

Но вот приходит человек, который не понимает, что значимо на самом деле. Наука, которая познает, разлагая на части, внушила ему ложные представления о сущем. (Разложить – значит утратить содержимое, забыть о главном: о тебе в деле. Перемешай в книге буквы – уничтожишь поэта. И если сад – это сорок яблонь, то нет и садовника.) Беспонятным все смешно, они не знают дела, они только насмехаются. Насмешники не читают книг, они перемешивают в них буквы. «Почему, – спрашивают они, – нужно жертвовать собой ради храма, ради этой упорядоченной кучи камней?» Тебе нечего им ответить. Они спрашивают: «Зачем умирать ради сада, ради всяких там былинок и травинок?» Тебе нечего им ответить. «Зачем умирать ради букв в алфавите?» Незачем. И тебе не хочется умирать.

Но на деле насмешники обокрали тебя, сделали нищим. Ты не хочешь умирать, значит, ты больше ничего не любишь. Тебе кажется, ты поумнел, – нет, по глупости растратил силы и разрушил уже построенное; ты расточил свое сокровище – смысл вещей.

Насмешник тешит свое тщеславие, он – грабитель. Кому он помог своей насмешкой? Помог тот, кто шлифовал каждое слово, оттачивал возможности выражения, стиль, а значит, совершенствовал инструмент, который позволит ему работать дальше. Насмешник работает на эффекте неожиданности, он грохнул о землю статую и позабавил всех бессмыслицей обломков, взорвал храм, который был для тебя прибежищем тишины и молитвенного раздумья, теперь перед тобой куча мусора, и, конечно, ради нее не стоит умирать.

Тебе показали, как легко убивать богов, но тебе больше нечем дышать, жить. Любая вещь драгоценна ореолом света, обилием нажитых связей, эти связи мы именуем культурой, они – наш язык. Очаг для нас обозначает любовь, звезды – свет горнего мира, дело, которое я тебе доверил, – царскую почесть, я приобщил тебя к своему царскому клану. Но что тебе делать с камнями, делами, цифрами, если они только камни, дела, цифры?

Разрушили одно, разбили другое, что у тебя осталось? Только ты сам – единственный источник света, способный расцветить черепки, которым нечем больше тебя напитать. Вот ты и завяз в болоте тщеславия. Раз все вещи вокруг обессмыслились, ты сам наполняешь их смыслом. Ты остался в одиночестве и оделяешь все вокруг собственным скудным светом. Вот новое платье, оно твое. Вот стадо, оно твое. И вот эта земля, что богаче других, тоже твоя. Но все, что не твое – другое платье, земля, стадо, – враждебно тебе. Соседнее царство, созданное по тем же законам, соперничает с тобой. Ты обречен посреди своей пустыни настаивать на довольстве собой, потому что, кроме тебя самого, у тебя больше ничего нет. Ты обречен кричать в своей пустоте: «Я! Я! Я!» – и не получать ответа.

Я ни разу не встретил тщеславного садовника, если он на самом деле любил свой сад.

XCIV