Маленький журавль из мертвой деревни

Раздался выстрел. Всего один. Люди увидели, что староста лежит на земле. Все было решено заранее, и староста первым поступил как подобает «настоящему японцу». Жена его завыла; накануне свадьбы со старостой она так же лила слезы перед своей матерью. Причитая, она медленно осела на землю рядом с мужем, из которого хлестала кровь, — так же и в первую брачную ночь она в слезах легла на супружеское ложе. За все эти годы у нее и мысли не было пойти мужу наперекор. Женщины зарыдали: раз жена старосты подает такой пример, никуда теперь не денешься. Прогремел второй выстрел, и староста с супругой рука об руку отправились в последний путь.

Семидесятилетний стрелок опустил автомат и взглянул на мертвых, улегшихся на земле плечо к плечу. Дети старосты погибли на войне, теперь и родители спешили следом — скоро вся семья будет в сборе. Настал черед старейшин. Они выстроились в ряд, распрямив спины, у одного из них, восьмидесятилетнего старика, изо рта тянулась слюна, но это не портило его торжественный облик. Каждый смирно ждал свою пулю; после капитуляции, когда случилась нехватка продовольствия, они так же смирно стояли в очереди за онигири[5]. Через несколько минут и дети убитых старейшин собрались у их тел для вечного семейного снимка.

Люди понемногу успокаивались, семьи собирались вместе, толпясь вокруг стариков. Дети все еще плохо соображали, что к чему, но и на них сошло странное умиротворение. И ревевшие до сей поры младенцы тоже успокоились, теперь они тихонько качали головами, посасывая большие пальцы.

Вдруг кто-то крикнул: «Тацуру! Тацуру!»

Шестнадцатилетняя девочка — это ее звали Тацуру — безумными глазами озирала площадку у храма. Она видела свою бабку, та одна-одинешенька стояла перед стрелком. Больше всего сейчас боялись сельчане, что не найдется рядом родной кровинки, некому будет укрыть твое тело своим теплом и не с кем вместе остыть. Но Тацуру вовсе не хотела идти на такую жертву. Семьи сбивались вместе, сжимая друг друга в объятьях так, что никакие пули не могли их разнять. Стрелок уже мало походил на человека, лицо и руки у него были в крови. Его меткость сегодня пришлась очень кстати: изредка какой-нибудь предатель в ужасе порывался сбежать прочь от храма, но пуля проворно его нагоняла. Стрелок постепенно набил руку, теперь он сперва укладывал людей на землю, уж как придется. А с лежачими легче сладить. У него был добрый запас патронов, их хватало, чтобы выдать каждому из односельчан двойную порцию смерти.

Стрелок вдруг остановился, и где-то совсем рядом Тацуру услышала странный перестук, она уже не понимала, что это стучат ее зубы. Старейшина огляделся по сторонам, затем вытащил из-за пояса катану — стрелял он не слишком чисто, пришлось дорабатывать мечом. Закончив, он осмотрел клинок, провел большим пальцем по лезвию и опустил его на землю рядом с собой. Меч распарился от горячей крови. Старик сел, вытащил шнурок из башмака, одним концом привязал его к спусковому крючку автомата, а другим к камню. Снял башмаки, впитавшие добрые десять цзиней[6] крови. Носки тоже оказались багрово-красными. Мокрыми от крови ступнями он зажал камень, привязанный к спусковому крючку, и, выгнувшись, отбросил его.

«Та-та-та…»

Еще очень долго автоматное «та-та-та» стучало в голове Тацуру.

Выслушав ее сбивчивый рассказ, старосты пяти деревень опустились на убранное поле, став вровень по высоте с восходящим солнцем.

Спустя десять минут староста деревни Сиронами поднялся на ноги. Остальные встали вслед за ним, даже не отряхнувшись. Они должны пойти в деревню, посмотреть, надо ли чем помочь — закрыть людям глаза, поправить одежду… А может, и прекратить чьи-то мучения, унять стоны и судороги.

Сквозь листву деревьев казалось, что пятьсот тринадцать человек — женщины и мужчины, дети и старики — разбили лагерь на природе и дружно заснули. От крови земля стала черной. Кровь пролилась щедро, она расплескалась даже по стволам и листьям деревьев. Пули не разлучили эту большую семью — кровь родных людей слилась в один ручей, он стекал по желобку меж двух валунов, но слишком загустел, и у края валуна Тацуру увидела огромный алый шар, застывший, но не твердый — точь-в-точь как желе.

Тацуру шла вслед за старостой Сиронами, запах крови бился в ее ноздрях и в горле, казалось, она вот-вот задохнется. Она хотела отыскать свою бабку, но скоро бросила: слишком много было убитых в спину, они лежали лицами вниз, у нее не нашлось ни сил, ни храбрости ворочать тела.