Маленький журавль из мертвой деревни

— Твою мать, — тихо выругался Сяо Пэн, стряхивая с себя руку товарища. Они с Сяо Ши были как братья и рассыпаться друг перед другом в благодарностях не привыкли.

— А я смотрю, что-то с тобой не так. Сидишь там, как чумной! — Сяо Ши все не отставал. — Лечь на рельсы из-за какой-то бабы? Тебе самому-то не противно?

— Противно от тебя! Проваливай!

Сяо Ши знал, что друг ему благодарен: к Сяо Пэну сейчас разом и жизнь вернулась, и душа.

Вечером они пошли в баню, на выходе Сяо Ши сказал, что заглянет к Чжанам, отнесет свинину. В столовой сдохла свинья, мясо раздали рабочим. Он тоже отхватил кусок, пусть дети полакомятся.

— Разве можно детей дохлятиной кормить?

— И-и, поварим подольше! Поди, не отравятся!

— Глянь, мясо уже посинело, вся кровь внутри осталась. От одного вида дурно!

— Ничего, вареное, чай, синим не будет! Японские гады, когда голодали, и синее мясо ели. Сырые кукурузные початки ели и сырой гаолян, а еще ловили вьюнов в ручьях и пихали в рот…

— Это Дохэ тебе рассказала? — спросил Сяо Пэн. Дохэ говорила ему, что на пути к убежищу она ела дождевых червей.

Сяо Ши замолчал. Был вечер начала зимы, с их вымытых голов в воздух поднимался пар.

— Она и с тобой про это говорила? — продолжал допытываться Сяо Пэн. — Не расскажи она этих кошмаров, ты бы думал, что японцы все волчьим молоком вскормлены. Что японки — волчицы, растят зверей, которые только и знают, как сеять пожары и смерть. Я раньше тоже к ней… Тоже в общем… А как она рассказала мне про этот ужас, теперь совсем не хочется ее обижать.

Сяо Ши тихо слушал. Потом как бы между делом спросил:

— Так чего же она не уехала в Японию?

— В Японии у нее никого нет.

— А почему у нас ее не арестовали? Японских шпионов много развелось, их ведь ловить надо?

Сяо Пэн мигом вынырнул из своего романтично-печального настроения, вдохнул, выдохнул и перевел взгляд на этого коротышку. Опять остался с носом. Коротышка выведал секрет, который доверила ему Дохэ.

— Твою ж мать, надуть меня вздумал?! — крикнул Сяо Пэн, а сам уже понял, что хитрая обезьяна все-таки взяла над ним верх.

Сяо Ши расхохотался, отступил подальше, чтобы не попасть под взрыв его гнева, и встал в защитную стойку.

— А я смотрю, чего это она такая мякенькая? Японский тофу!

— Сволочь!

— Ну и что, что сволочь? Сволочь, а друзей от врагов отличаю, — отступив еще на три шага назад, Сяо Ши демонстрировал приемы из стиля обезьяны[90]. — Я японского тофу не пробовал, так что я сволочь с национальным сознанием!

— Черта лысого у тебя сознание!

— А у тебя и того нет!

Зная, что чем дольше Сяо Ши веселится, тем больше входит в раж, Сяо Пэн накинул на голову полотенце и решительно зашагал к общежитию. Когда открывал дверь в свою комнату, с темного лестничного пролета послышался свист. Сегодня Сяо Ши не даст ему покоя, пока не выведает историю Дохэ от начала до конца.

Кончилось тем, что они вдвоем и съели посиневшее мясо. Одолжили у соседей керосинку, сполоснули тазик для умывания и сварили в нем мясной суп. Под кошмарную историю Дохэ ушло шесть лянов вина. Так они пили да ели, пока Сяо Ши не вырвало Сяо Пэну на кровать. Хозяин только успел убрать, а Сяо Ши уже залез на кровать соседа из Сычуани и там тоже все испачкал своей блевотиной. Сяо Пэн отхаживал друга, ругая его сволочью и черепашьим отродьем, а про себя думал, что даже этого ублюдка история Дохэ вон как проняла: всего наизнанку вывернуло.

Глава 9

Снег в этих краях выпадал раз в сто лет, а то и реже. Сяохуань улеглась грудью на балконные перила и завороженно глядела на улицу. Сосны на горе стояли белые, и издалека казалось, что это тот самый косогор в деревеньке Чжуцзятунь. Едва научившись ходить, Сяохуань что ни день взбиралась на гору за шишками, боярышником и диким виноградом; там они с отцом ложились в снег и поджидали, когда лиса выскочит из норы. В Дунбэе-то снег хороший, теплый, отец выроет Сяохуань ямку — в ней не замерзнешь. После Земельной реформы, когда семью Чжу причислили к зажиточным крестьянам, Сяохуань всего дважды наведалась в родной дом: первый раз, когда хоронили отца, второй — когда умерла мать. В последние дни мать сетовала, что горше всего болит ее сердце за младшую дочь, Сяохуань: избаловали ее хуже некуда, сначала в родном доме, потом у мужа, а как в старости будет жить? Дети-то не родные кровинки, не из ее утробы, а ну как узнают правду, что за старость ждет тогда Сяохуань? Мать уходила из жизни с неспокойной душой.