Маленький журавль из мертвой деревни

Дух у старшего теперь был сломлен, выпяченные вперед ребра вернулись на место, взгляд уперся в резиновые ремешки на деревянных сандалиях.

— Пап, пусть Дахай сам все расскажет.

— Тогда никакого завтрака. Укрывателей мы не кормим, — посмеиваясь, сообщила Сяохуань.

— Нет так нет, — ответил Эрхай, бросив взгляд на горячие рисовые коржики.

Чжан Цзяню некогда было с ними возиться, он встал, накинул спецовку, сунул ноги в ботинки и махнул сыновьям, чтоб «убирались вон». Но Эрхай сразу вон не убрался, все перетаптывался в своих деревянных сандалиях: то смирно встанет, то вольно.

— Пап…

Чжан Цзянь поднял взгляд от шнурков.

— Не пускай больше тетю спать на крыше.

Чжан Цзянь услышал, как Дахай, чистивший зубы в туалете, вдруг затих.

— Это почему? — Вот-вот ему откроется какая-то большая тайна.

— На крыше… Хулиганы, — ответил Эрхай.

Сердце Чжан Цзяня бешено забилось, словно это его гадкую тайну понемногу выставляют на свет.

— Что за хулиганы? — спросила Сяохуань уже без шуток.

— Просто скажите тете, чтоб спала дома.

Чжан Цзянь все слушал наступившую в туалете тишину.

— И что этот хулиган наделал? — Сяохуань поднялась на ноги, поставила чашку на стол.

Эрхай нахмурился, наморщил нос. Парень явно злился, что Сяохуань заставляет его говорить о таком непотребстве, щеки у него сделались пунцовыми.

— Он отодвинул полог, под котором спит тетя… И рубашку на тете задрал!

Чжан Цзяня затошнило, он переел огурцов и теперь расплачивался — смешавшись с этой гадкой картиной, огурцы бились обратно из горла. Он бросился на кухню, схватился за цементные бортики раковины, и его тут же вырвало. Гадкая картина, одобренная резкой вонью, волна за волной извергалась наружу — мальчик, в свете луны похожий на тоненькую черную тень, подкрался к кровати, отодвинул полог и увидел под ним белое, нежное женское тело, сорочка задралась во сне… Ему кажется, что она задралась недостаточно высоко, и он тихонько протягивает руку и приподнимает эту старую, тонкую, рассыпающуюся на глазах сорочку, выше, еще выше, и видит под ней что-то белое, круглое… Ему все мало, мальчишеская рука тянется к этому белому и круглому…

Чжан Цзянь никак не мог выблевать из себя эту вонь, эту мерзость, и она уже въедалась ему в кишки и желудок. Его локти уперлись в бортики раковины, голова свесилась меж высоко поднятых плеч, рот жадно хватал воздух. Чжан Цзянь чувствовал, что эта гадость уже поселилась в его внутренностях, чувствовал, как она мало-помалу разъедает его изнутри, оставляя мерзкие рубцы. Следом накатила грызущая сердце боль.

Как же хотелось схватить мелкого поганца и рассказать ему, что это белое, нежное, круглое — первая пиша, которую он попробовал, явившись на свет.

Чжан Цзянь переглянулся с Сяохуань, глаза у обоих были наполнены ужасом и болью.

— Эрхай, ты любишь свою тетю? — спросил Чжан Цзянь. Про себя он выругался: что за чушь, при чем тут это?

Эрхай молчал.

— Тетя вам самый близкий человек. Из-за вас она даже замуж не вышла, — мысленно он заорал на себя: куда, мать твою, клонишь? Что собрался рассказать детям? Что они живут боко бок с чудовищной тайной?

В цеху на оглушительный стук металла то и дело накладывался барабанный бой: каждая новая партия стали из печи становилась теперь то «антиревизионистской сталью», то «антиимпериалистической сталью», то «сталью верности». Закончив выплавку, народ бил в гонги, стучал в барабаны и с песнями и плясками шел рапортовать об успехах председателю Мао. Отрапортовав об успехах, можно было целый час или два праздновать успехи, а значит, целый час или два не работать. В этой суматохе Чжан Цзянь пытался расслышать голоса в своем сердце: вот бы отколотить Дахая до полусмерти. Но как больно будет тогда Дохэ… Знай близнецы, кто на самом деле их мать, такая мерзость никогда бы не случилась.

В цех откуда-то притащили целую гору красного шелка, повсюду висели разноцветные тканые шары, даже подъемный кран украсили четырьмя алыми шарами из шелковых ниток. Сердце Чжан Цзяня болело о Дохэ: живет всю жизнь, мать — не мать, жена — не жена. Узорные шелковые ленты то взмывали ввысь, то снова опадали, динамики ревели: «В море полагаемся на кормчего!» Вот в цех зашла группа людей, явно не рабочие. Со своего крана Чжан Цзянь увидел, что во главе идет как будто Сяо Пэн. Точно Сяо Пэн.

Сяо Пэн был командиром заводского отряда цзаофаней. Сегодня он собирался отправить председателю ЦК партии товарищу Мао Цзэдуну поздравительную телеграмму, сообщить, сколько «стали верности» их завод выпустил сверх нормы. Каждый рабочий должен был прослушать текст его телеграммы.

Сяо Пэн заметно возмужал. Чжан Цзяню впервые захотелось поговорить с ним о Дохэ: если Сяо Пэн по-прежнему ее любит, пусть уводит с собой. Бедная Дохэ хотя бы замужем поживет, а может, еще и родит. Чжан Цзянь знал Сяо Пэна много лет и видел, что человек он порядочный.