Маленький журавль из мертвой деревни

Завхоз Чжао называл ее теперь «сестрицей», а она его «братцем». Поначалу завхоз только принимал подношения Сяохуань, но мало-помалу и сам стал носить ей подарки. Как и низкопробные друзья Сяохуань, завхоз чувствовал в ней какую-то невыразимую силу и только рад был услужить сестрице, почитая за счастье оказаться полезным. Каждый раз вместе с завхозом в их дом попадали продукты из столовой лагерного руководства: ароматное кунжутное масло, копченые колбаски, стеклянная лапша с опятами и древесными грибами. Чжао давным-давно позабыл, что завязал дружбу с Сяохуань только ради того, чтобы подобраться к Сяо Тан. Увидав, как люди толпятся у швейной машинки и носятся наперегонки, пытаясь удружить Сяохуань, он вознегодовал: «Шваль, а туда же — ухаживать за сестрицей! Притащил кулек с редиской в соевом соусе и думает, что может целый день возле нее толочься!»

Поскреби у завхоза Чжао под ногтями, и то больше жирка найдешь, чем у всех этих людишек есть за душой. Он устроил Чжан Те в народную школу[121] учителем физкультуры, и «антияпонская база», организованная дома старшим сыном, была ликвидирована: теперь Дахай переехал в общежитие.

Сяохуань пока не заводила разговор о том, чтобы завхоз через свои связи добился пересмотра дела Чжан Цзяня. Дожидалась удобного случая. Случаи она использовать прекрасно умела и хорошо чувствовала, когда, что и как сказать. О деле Сяохуань собиралась заговорить после Нового года, к тому времени и габардиновая суньятсеновка, которую она шила для завхоза, должна быть готова.

На малый Новый год домой вернулся младший, Чжан Ган. Сяохуань с Дохэ даже не ожидали, что он так вытянется и поздоровеет. Зашел в квартиру, выпил чая и побежал обратно на улицу. Сяохуань спросила, куда это он отправился, а Эрхай словно воды в рот набрал, только его и видели. Дохэ и Сяохуань вышли на террасу, глянули с балкона: внизу лежала здоровенная скатка с матрасом, одеялом и постелью. Когда Чжан Ган принес ее наверх, Сяохуань поинтересовалась: «И зачем приданое притащил? После Нового года все равно обратно ехать!» Эрхай ничего не ответил, только рассмеялся сквозь зубы, глядя на скачущего вокруг Черныша.

Он занес одеяло с матрасом на балкон, Черныш запрыгнул передними лапами хозяину на грудь, от радости пасть у пса растянулась от уха до уха. Чжан Ган перекинул одеяло через балкон и потряс им так, что оно звонко захлопало. Теперь лапы Черныша упирались ему в спину.

— Ну, рассиропился… Я уже никуда не уеду!

Только тут, благодаря Чернышу, Сяохуань и Дохэ наконец выведали, что на уме у Чжан Гана. Если останется в городе, у него одна дорога: стать хулиганом и слоняться всюду без дела, как те афэи, что целыми днями торчат у ее лотка. Поступая наперекор школе, жилкомитету, семье, афэи упорно отказывались ехать в деревню; сначала общество объявило их хулиганами, а там они и вправду охулиганились — что еще оставалось. Глядя на руки Чжан Гана, покрытые ознобышами, на его опухшие красные пальцы, яркие, словно агаты, Сяохуань подумала: хулиганом так хулиганом, не беда.

В канун Нового года старший, Чжан Те, тоже вернулся домой, уселся за стол, выбросил рис, который положила Дохэ, обратно в котел, взял чистую чашку, наполнил рисом и сел на место. Все сделали вид, что ничего не заметили. Эрхай сказал Дохэ, что познакомился с настоящим самородком, старым мастером эрху. В Хуайбэе Эрхай целый год учился у этого старика играть на цине[122].

Сяохуань поняла, что младший хочет отмежеваться от Дахая, мол, ты тетю ни во что не ставишь, а я назло буду с ней ласков! Подумала: ну все, закончились наши мирные деньки. Перед новогодним ужином братья еще перекинулись друг с другом парой слов, а теперь снова пошли «противоречия между нами и нашими врагами»[123]. Проблема всплыла, когда пришло время укладываться спать: Дахай постелил себе в коридоре и объявил, что никому не разрешает ночью ходить через его спальню в туалет.

Домочадцы пропустили эти слова мимо ушей.

— Кавардак похуже, чем во времена Маньчжоу-го! — смеялась Сяохуань. — Тут тебе и японские части, и марионеточные войска, и объединенная антияпонская армия!

На другое утро Сяохуань проснулась позже всех и увидела, что оба брата куда-то ушли. Днем они по очереди вернулись, один глаз у Чжан Те был подбит. Он и раньше-то Чжан Гану был не соперник, а теперь Эрхай еще поздоровел, бей он в полную силу, Чжан Те мог бы и жизни лишиться.

Дахай перегородил двуспальную кровать в маленькой комнате занавеской, теперь внутри была его вотчина, а снаружи — территория Чжан Гана. Он объявил, что больше не вернется в школу работать учителем физкультуры: во-первых, Чжан Ган ест дома дармовой рис, а он чем хуже? Во-вторых, восемнадцать юаней, которые зарабатывает учитель физкультуры, не стоят того, чтобы целыми днями слушать, как ученики обзывают его японским ублюдком.