Маленький журавль из мертвой деревни

У Чжан Цзяня на заводе было два молодых товарища, они тоже приехали из Аньшаня. Одному, Сяо[47] Пэну, исполнилось двадцать лет, второму, Сяо Ши, двадцать четыре. В бригаде их, аньшаньских, было трое, и между ними, шанхайскими и уханьскими рабочими сразу началось противостояние. Сяо Пэн в последний раз был дома у Чжанов, когда близнецам месяц исполнился, принес Чжан Цзяню на проверку свое заявление в комсомол. Открыл дверь, да так и застыл у порога, спрашивает: что это на пол постелено? Ему отвечают: бетонный пол, как у всех. А он не верит, сел на корточки, потер пол пальцем и говорит: гладкий-то, будто нефрит! Оглядел палец — ни пылинки не пристало. Перевел взгляд на рядок обуви у порога, потом на белоснежные хлопчатые носки на ногах у хозяев. Сам-то явился к ним в башмаках из вывернутой кожи с сальными пятнами. В следующий раз Сяо Пэн привел с собой Сяо Ши. Друзья подготовились: надели самые целые и не слишком вонючие носки.

Скоро Сяо Пэн и Сяо Ши снова зашли к Чжанам и заметили, что хозяева тоже подготовились: свояченица Чжан Цзяня, ни слова не говоря, поставила перед гостями по паре деревянных сандалий. Казалось, что у свояченицы вообще нет лица: гости видели либо ее макушку, либо затылок.

Они ходили к Чжан Цзяню больше из-за Сяохуань: когда Сяо Пэн впервые оказался здесь в гостях, сестрица Сяохуань окружила его такой заботой, что он и о доме родном позабыл. Услышав рассказ Сяо Пэна, Сяо Ши тоже собрался в гости к сестрице Сяохуань. Повяжет она вокруг тоненькой талии широкий передник, мундштук в уголке рта съедет набок, спрашивает друзей: «Что есть будете? Сестрица сама сготовит». Сяохуань не вела счета маслу, соли, спичкам и рису, если блюдо выходило вкусно, она и целого цзиня масла не жалела. Лучше всего ей удавался рис на сале. Готовилось это угощение совсем просто, и ленивице Сяохуань было в самую пору. Тут секрет в хорошем сале, его надо мелко порубить, обжарить с соевой пастой и луком, а в конце смешать с рисом и выпарить воду — в доме так запахнет, что крыша улетит.

Сяо Пэн и Сяо Ши заметили, что свояченица никогда не садится со всеми за стол, а ест вместе с детьми, в маленькой комнате. Однажды во время веселого застолья гостям захотелось повозиться с малышами. Чжан Цзянь пьяновато крикнул Ятоу, чтобы вынесла Дахая с Эрхаем. Через пару минут в дверях появилась стриженая головка Ятоу:

— Пап! Тетя говорит, что я братиков уроню, говорит, что если надо, то ты сам неси.

После трех лянов[48] вина Чжан Цзянь был весел и беззаботен, как небожитель. Пошатываясь, прошел в маленькую комнату, сыновья лежали у Дохэ на руках и сосали грудь. На Дохэ была кофта, связанная из перчаточных ниток, в середине она запахивалась, а сейчас была раскрыта, и мучные груди упирались в тугие круглые личики сыновей. Чжан Цзянь никогда прежде не обращал внимания на то, как Дохэ кормит детей, а сейчас глядел, глядел, и сердце качалось, как на качелях. На языке, который сама считала китайским, Дохэ сказала, что близнецов можно забирать, они наелись, если сейчас не унести, скорее всего заснут. Он подошел, просунул руку под шейкой старшего. Дохэ повела плечами, и ладонь Чжан Цзяня коснулась ее соска. Рука у него была холодная.

Тогда, в первую ночь, с Дохэ сначала встретились его руки. Не глядя на девчонку, он сразу потушил свет. В комнате было темно, хоть глаз выколи, от Дохэ осталась только маленькая худенькая тень. Голова ее казалась большой, волосы — удивительно густыми. Ее волосы были черные, но не такие, как он привык. То были черные волосы варвара, инородца. Посеяв всюду смерть и пепелища, варвары-мужчины оставили после себя одинокую беспомощную женщину, маленькую черную тень. Он подходил ближе и ближе, с каждым шагом становясь еще громадней — в темноте все большое кажется еще больше. Она видела перед собой огромный силуэт насильника, убийцы. Заплакала, медленно улеглась на кан. Он не был жесток или резок, всего лишь равнодушен: холодно делал свое дело. Она заплакала горше, крошечная ее фигурка задрожала и скукожилась, словно гусеница, раздавленная ботинком. Тогда в нем проснулся варвар, и он стал сеять смерть и огонь на ее дрожащей тени.

Он не был ей совсем безразличен, по крайней мере, она видела в нем оккупанта, захватившего ее тело. Что чувствует дочь вражьего племени к оккупантам?

Теперь ему казалось, что Дохэ снова смотрит на него, как тогда, затаив что-то глухое на сердце. Поднял голову — и правда, ее глаза были дикими и полными враждебного вызова.

Но плохо было не только это. С ним тоже творилось неладное: сердце раскачивалось на качелях, а он стоял, не в силах сделать и шага.

Чжан Цзяня привел в себя голос Ятоу. Ятоу говорила Дохэ, что не хочет надевать ванпису[49]. Дохэ ответила: надо надеть ванпису. До Чжан Цзяня дошло, что «ванпису» — это, оказывается, ситцевое платье. Как он раньше не замечал разговоров, что ведут между собой Ятоу и Дохэ? Тут и там в середину китайской фразы вставляют японские слова. Что будет, если этот странный язык услышат на улице?