Маленькое чудо

Я стала припоминать, в каких школах я училась. Сначала пансион, с пяти лет, где нас опекали старшие девочки. Интересно, что сталось с Терезой? У нее хоть была примета, по которой я смогла бы ее узнать: татуировка на плече. Она говорила, что это морская звезда. Потом школа Сент-Андре, во времена большой квартиры, когда я снова начала жить с матерью. Но очень скоро она дала мне это имя, Маленькое Чудо, и потребовала, чтобы я снималась вместе с ней в «Перекрестке Стрелков». Со школой Сент-Андре было покончено. Еще помню молодого человека, очень недолго служившего моим гувернером. Возможно, мать нашла его через агентство Тейлора и через этого рыжего господина, который послал меня к Валадье. В Париже тогда стояла очень снежная зима, и он водил меня кататься на санках в парк на Трокадеро.

— У вас нет аппетита?

Я только что отхлебнула глоток виски, и он смотрел на меня с беспокойством. Я не прикоснулась к сандвичу.

— Наверно, стоит все-таки что-то съесть…

Я заставила себя откусить кусочек, но проглотила с большим трудом. Потом отпила еще виски. У меня не было привычки к спиртному. Я чувствовала горечь во рту, но постепенно виски начинало действовать.

— Часто вы пьете что-то подобное?

— Нет. Только сегодня, так легче рассказывать…

Обязательно покажу ему фотографию из «Перекрестка Стрелков», которую я засунула на самое дно железной коробки. Чтобы пореже попадалась на глаза. Я там в ночной рубашке, с широко раскрытыми глазами, в руке у меня электрический фонарик, и я брожу по коридорам замка. Я выбежала из своей комнаты, испугавшись грозы.

— Мне непонятна одна вещь. Почему ваша мать вас бросила и уехала в Марокко?

Странное ощущение, когда вам задают вопрос, который до сих пор только вы сами себе задавали… В доме в Фоссомброн-ла-Форе я ловила иногда обрывки разговоров между Фредерикой и ее приятельницами.

Они думали, я не слышу или слишком мала, чтобы понять. Некоторые фразы засели у меня в голове. Однажды та брюнетка, которая знала мою мать в юности и не любила ее, сказала: «Счастье для Ольги, что она успела вовремя уехать из Парижа…» Мне было лет тринадцать, и это прозвучало для меня загадкой, но я не отважилась расспрашивать Фредерику.

— Точно не знаю, — ответила я. — Кажется, она уехала с мужчиной.

Да, какой-то мужчина увез ее или ждал там и просил приехать. Жан Боран? Вряд ли. Он захотел бы взять с собой и меня. Как-то вечером, в отсутствие Фредерики, они опять говорили о моей матери, и брюнетка сказала: «Вокруг Ольги вертелись весьма сомнительные мужики». Один из этих «мужиков» заплатил — как она утверждала, — «чтобы Ольга снялась в кино». Я догадалась, что речь о «Перекрестке Стрелков».

Как-то летом мы отправились гулять в лес с Фредерикой. Надо было дойти до конца улицы Шмен дю Брео, и там начинался лес. Я спросила, как получилось, что моя мать вдруг переехала в большую квартиру. Она познакомилась с одним человеком, и он поселил ее туда. Но как его звали, никто не знал. Это наверняка он увез ее в Марокко. Потом в моем воображении часто возникал мужчина без лица, несущий чемоданы под покровом ночи. Встречи в гостиничных холлах, на вокзальных перронах, и всегда в тусклом синеватом свете дежурной лампы. Фургоны, которые загружают в пустых гаражах вроде того, что был у Жана Борана, рядом с Лионским вокзалом. И запах прелой листвы и гнили, запах Булонского леса в тот вечер, когда она потеряла собаку.

Было, наверно, совсем поздно, поскольку к нам подошел официант и объявил, что кафе закрывается.

— Хотите, зайдем ко мне? — спросил Моро-Бадмаев.

Он прочел мои мысли. От страха, что сейчас я останусь одна, теперь уже на Порт-д'Орлеан, мне опять не хватало воздуха.

В квартире он предложил выпить чего-нибудь горячего. Я слышала, как он открывает и закрывает буфет на кухне, кипятит воду. Звякнула кастрюлька. Прилечь бы ненадолго, и мне стало бы лучше. Лампочка на штативе светила теплым неярким светом. Хотелось включить приемник, увидеть зеленый огонек. Я уже лежала, положив голову на подушку — более мягкую, чем та, к которой я привыкла на улице Кусту, — и у меня было ощущение, будто с меня сняли стальной корсет или гипс, сдавливавший грудь. Хорошо бы пролежать так целый день, где-нибудь далеко от Парижа, на юге Франции или в Риме, и чтоб сквозь решетчатые ставни проникали солнечные лучи… Он вошел с подносом. Я приподнялась. Мне было неловко. Он сказал: «Нет-нет, что вы, лежите» — и поставил поднос на пол перед матрасом.

Потом принес чашку. Подтянул мне под спину подушку и прислонил ее к стене, чтобы я могла на нее откинуться.

— Вы не хотите снять пальто?