Маленькое чудо

Отец? Он тоже, наверно, обретается в каком-нибудь пригороде, или в Париже, или где-то очень далеко в большом мире. Или давно умер.

— Отец неизвестен.

Я сказала это непринужденно, чтобы она не смутилась. А потом, я не привыкла откровенничать.

Она молчала. Я расстроила ее своими невеселыми и малоинтересными ответами. И теперь искала, чем бы их скрасить.

— К счастью, меня воспитывал дядя, который меня любил.

И это почти не было враньем. В течение года или двух Жан Боран забирал меня к себе каждый четверг. Один раз он повел меня, неподалеку от его дома, на Тронную ярмарку. Дядя? А может, он на самом деле мой отец? Мать заметала следы и так ловко приукрашивала факты во времена квартиры у Булонского леса… Однажды она мне сказала, что «не любит ничего вульгарного», и я не поняла, что она имела в виду. В ту пору, когда мы жили в большой квартире, ее звали уже не Сюзанна Шовьер. Она именовалась графиня Ольга О'Дойе.

— Не хочу утомлять вас своими семейными сложностями.

Она по-прежнему держала меня под руку. Мы уже были у Лионского вокзала, возле метро. Все, конец. Сейчас она оставит меня у лестниц и уйдет.

— Я отвезу вас на такси.

Она потянула меня к вокзалу. Я так удивилась и обрадовалась, что не знала, как благодарить. Вдоль тротуара выстроилась вереница такси. Шофер ждал, чтобы я сказала, куда ехать. В конце концов я выдавила из себя:

— Площадь Бланш.

Она спросила, давно ли я живу в том районе. Нет, всего несколько месяцев. Комната на маленькой улочке. Бывшая гостиница. Недорого. К тому же я нашла работу… Такси ехало по набережным и пустым воскресным улицам.

— Но у вас же, наверно, есть друзья?

В «Труа-Картье» одна из продавщиц, Мюриель, с которой мы вместе работали, познакомила меня со своими приятелями, она проводила с ними все субботние вечера. Некоторое время я была в их компании. Они ходили в рестораны и на дискотеки. Продавщицы, парни, недавно начавшие работать — кто на бирже, кто в ювелирной лавке, кто у автомобильных дилеров. Заведующие отделами в магазинах. Один из них показался мне интереснее остальных, и я встречалась с ним отдельно. Он приглашал меня в ресторан и в «Студио-28», кинотеатр на Монмартре, где крутили старые американские фильмы. Однажды вечером после кино он повел меня в гостиницу возле «Шатле», и я не противилась. Обо всех этих молодых людях и проведенных с ними вечерах у меня осталось весьма смутное воспоминание. Они мало для меня значили. Я даже забыла имя того парня. Помнила только фамилию: Вурлицер.

— Друзей почти не осталось.

— Нельзя сидеть все время одной… Иначе вам трудно будет сладить с мрачными мыслями.

Она повернулась ко мне и смотрела с улыбкой, в которой мелькнуло что-то лукавое. Я не решалась спросить, сколько ей лет. Вероятно, лет на десять-пятнадцать больше, чем мне, примерно столько же, сколько было моей матери в период большой квартиры и этих двух фотографий, ее и моей. Что за странная идея все-таки — отправиться умирать в Марокко! «Она была незлая, — сказала мне Фредерика как-то вечером, когда мы говорили с ней о матери. — Просто ей не повезло…» Она приехала в Париж совсем девочкой учиться классическому танцу в балетной школе при Опере. Больше ничто на свете ее не интересовало. Потом у нее произошел несчастный случай со щиколотками, и балет пришлось бросить. В двадцать лет она работала танцовщицей, но в каких-то малоизвестных ревю: у Феррари, в «Прелюдиях», в «Мулен-Блё» — все эти названия я часто слышала, когда они говорили между собой, от брюнетки, которая не любила мою мать и тоже работала в этих местах. «Понимаешь, — сказала мне Фредерика, — из-за истории со щиколотками она оказалась все равно что скаковая лошадь, у которой повреждены ноги и ее отправляют на бойню».

Аптекарша наклонилась ко мне:

— Постарайтесь прогнать хандру. Закройте глаза и вспомните о чем-нибудь приятном.

Мы выехали на улицу Риволи, не там, где Лувр, а в другом конце, и остановились на красный свет, хотя вокруг не было ни машин, ни пешеходов. Справа горела неоновая вывеска джаз-клуба, затерянная среди глухих черных фасадов. Некоторые буквы потухли, и название невозможно было прочесть. Я ходила туда однажды в воскресенье вместе с остальными. Мы сидели внизу, в погребке, где играл старый оркестр. Если бы не мы, им, скорее всего, не для кого было бы играть в тот вечер. Около полуночи, когда мы поднялись из погребка вместе с парнем по фамилии Вурлицер, я ощутила вдруг очень остро свое одиночество. Пустынная улица Риволи, январский холод… Он предложил пойти в гостиницу. Я уже знала эту гостиницу с крутой лестницей и сладковатым запахом гнили. Мне пришло в голову, что в подобных гостиницах оказывалась, вероятно, и моя мать такими же воскресными вечерами, когда ей было столько же лет, сколько мне, и ее звали Сюзанна Шовьер. Я не хотела, чтобы все повторилось. И бросилась бежать. Я бежала под аркадами.

Я попросила шофера остановиться на бульваре Клиши, возле моей улицы. Пора было прощаться. Я повернулась к аптекарше:

— Спасибо, что вы меня довезли.