Малина

Я дошла уже до того, что больше вообще не хочу тебя видеть. Это мое нежелание не из тех, что возникают в состоянии аффекта, первого или последнего. В первые годы я еще писала тебе много писем — мучительных, обвинительных, полных упреков, но все они, несмотря на упреки, яснее показывали мое расположение к тебе, чем те малозначащие послания, какими мы обменивались в другое время, уснащая их нежнейшими приветами, письменно обнимая друг друга и желая всего самого доброго. Кроме того, нынешнее нежелание — не итог размышлений, размышлять я давно перестала, но я замечаю: что-то во мне отпускает тебя, больше тебя не добивается, вообще больше тебя не ищет. Правда, г-н Ц. или г-н В., пусть даже г-н А., возможно, пытались с помощью клеветы нас разлучить, но как можно разлучить двоих усилиями третьего или третьих? Возложить вину на другого или на других было бы легко, но вина, если какая-то и есть, чего я даже не знаю, при всех обстоятельствах слишком незначительна. Там, где у людей нет желания разлучаться, разлуки быть не может, значит, на самом деле таково было твое подспудное желание, и для него годился любой повод. У меня никогда не возникало ни малейшего повода, а потому и сегодня его быть не может. Просто во мне ожил твой прежний образ, ты отодвинулась назад в то время, когда мы еще были вместе, и там стоит твой девичий портрет, его уже нельзя исказить последующими событиями и моими мыслями на сей счет. Его уже не испортить. Он стоит в мавзолее моей души, рядом с образами вымышленных людей, то оживающих, то отмирающих фигур.

Вена… Неизвестная

Когда Иван оставляет у меня этих сорванцов, мартышек, пострелят, бандитов, этих gyerekek, так как ему надо еще куда-то съездить, отлучиться всего на чуть-чуть, — я сама на это напросилась, — то в квартире начинается такой тарарам, который не снился Лине даже в кошмарном сне. Сначала оба только кромсают, но не съедают «мраморный кекс», а я убираю отовсюду ножи, вилки, ножницы, спички и зажигалки. Я не знала, что моя квартира настолько напичкана опасными предметами, кроме того, я оставила для Ивана входную дверь приоткрытой, и Андраш мигом удрал на лестницу. Я взвалила на себя ужасающую ответственность, меня каждую секунду поджидают опасности — неведомые, нежданные, ведь если хоть с одним из сыновей Ивана что-то случится, даже самая малость, я не смогу показаться ему на глаза, а их, между прочим, двое, и они проворней, изобретательней, находчивей, чем я. К счастью, Андраш побежал не вниз, на улицу, а наверх и уже изо всех сил трезвонит в дверь знаменитой певицы, которая не может встать и открыть, ибо всей своей тяжестью в двести килограммов давит кровать, позднее я подсуну ей под дверь записку с извинениями, ведь певица с ее ожиревшим сердцем, несомненно, разволновалась. Андраша я тащу обратно в квартиру, но тут ко всему еще захлопывается дверь, а ключей у меня нет. Я барабаню в дверь, открывает Иван, Иван пришел! Вдвоем нам легче справиться с этой парочкой, Бела беспрекословно, по одному слову Ивана, собирает самые большие куски кекса, зато Андраш обнаружил проигрыватель, схватился уже за рычаг с новой корундовой иглой и царапает пластинку. Счастливая, я говорю Ивану:

— Оставь его, ничего страшного нет, это всего-навсего концерт D-dur, я сама виновата!

Только подсвечник, к которому подбирается теперь Андраш я поспешно ставлю на высокий застекленный шкаф. Бегу на кухню и приношу бутылки кока-колы из холодильника. «Иван, может ты хоть бутылки откроешь, нет, открывалка вон там!» Но с открывалкой куда-то скрылся Бела, и мы должны угадать, где она: холодно, тепло, холодней, горячо, очень горячо! Открывалка лежит под креслом. Дети не желают сегодня пить кока-колу, Бела выливает свой стакан в вазу с розами от г-на Копецки, а остаток — Ивану в чай. Я говорю:

— Ребята, ну можете вы хоть на минутку, мне надо поговорить с Иваном, Господи помилуй, да успокойтесь вы хоть на миг!

Я говорю с Иваном, и он мне сообщает, что в Тироль с детьми теперь не поедет, а поедет, и раньше, чем предполагалось, на Мондзее, так как его матушка в Тироль уже не хочет. Я не успеваю ответить, потому что Андраш, похоже, отправился обследовать кухню, я настигаю его там на балконе, он уже начал карабкаться на перила; не выдавая своего испуга, я стаскиваю его вниз и говорю:

— Пойдем-ка со мной в комнату, у меня там есть для тебя шоколад!

Иван невозмутимо продолжает:

— Вчера я не мог тебя застать, я бы сказал тебе раньше!

Значит, Иван собирается на Мондзее, а обо мне в связи с Мондзее речь не идет, и я спешу сказать:

— Как удачно все складывается, я должна ехать на Вольфгангзее, к Альтенвилям, два раза я им отказывала, а на сей раз почти согласилась, надо будет к ним съездить, не то они еще обидятся.

— Непременно поезжай, — говорит Иван, — надо же тебе когда-нибудь выбраться из Вены, не понимаю, почему ты вечно отказываешься, время-то у тебя есть. Éljen!