Малина

— Атти ведь тоже когда-то писал картины или рисовал, даже не знаю, ну вот, он и не переносит, когда другой человек что-то может, как, например, Ксандль. Все они такие, эти дилетанты, для меня знакомство с ними ничего не значит, Атти я практически совсем не знаю, Антуанетту, бывает, встречаю и здесь, в городке, и в Зальцбурге, у парикмахера, нет, в Вене — никогда, в сущности, они же непробиваемо консервативны, в чем ни за что не признаются, даже Антуанетта, хотя у нее море обаяния, но в современном искусстве она, простите, ни бум-бум, однако, выйдя замуж за Атти Альтенвиля, она ведь не прогадала, — Ксандль, я что думаю, то и говорю, и я такая, какая есть, послушай, ты меня сегодня просто бесишь! А детям я еще хорошенько всыплю, если кто из них опять сунется на кухню. Пожалуйста, наберись храбрости и скажи как-нибудь Атти: «Господин доктор Альтенвиль», хотела бы я видеть, какую он скорчит рожу, он ведь даже мысли такой не допускает, этот убежденный республиканец с его красноватой окраской, и пусть даже на его визитной карточке сто раз будет написано: «Д-р Артур Альтенвиль», ему это приятно только потому, что каждый пока еще знает, кто он. Вот такие они все!

В соседнем доме, у Мандлей, которые год от году все больше американизируются, сидит в living-room[42] какой-то молодой человек, Кэти Мандль шепчет мне, что он outstanding[43], если я верно поняла, писатель, и, если разобрала, его фамилия не то Маркт, не то Марек, я еще ничего из написанного им не читала и о нем не слышала, должно быть, его только что открыли, или он ждет, когда его откроют, — благодаря Кэти. Не проходит и десяти минут, как он начинает с неприкрытой алчностью расспрашивать меня об Альтенвилях, я даю скупые ответы, а иногда и вовсе никаких. Чем, собственно, занимается граф Альтенвиль? — спрашивает юный гений и продолжает в том же духе: давно ли я знаю графа Альтенвиля, и правда ли, что я с ним в дружбе, и верно ли, что граф Альтенвиль… Нет, понятия не имею, я еще никогда его не спрашивала, чем он занимается. Я? Может быть, недели две. Ходить на яхте? Может быть. Да, по-моему, у них есть две лодки, или три, я не знаю. Вполне возможно. Чего хочет господин Маркт или господин Марек? Приглашения к Альтенвилям или только повода без конца произносить эту фамилию? Кэти Мандль толстенькая и приветливая, красная как рак, потому что настоящий загар к ней не пристает, говорит она в нос на своем венско-американском или американско-венском наречии. В семье она великая яхтсменка, единственная серьезная danger[44] для Альтенвилей, если исключить Лайбла как профессионала. Господин Мандль говорит мало и кротко, охотнее молчит и смотрит. Мне он сообщает: «Вы не представляете, какая энергия таится в моей жене: если она не отправляется сразу на свою яхту, то каждый день перекапывает наш сад и переворачивает вверх тормашками весь дом. Некоторые люди действительно живут, а другие на них смотрят, я принадлежу к тем, кто смотрит. Вы тоже?»

Не знаю. Мне дают водку с апельсиновым соком. Однажды я уже пила этот напиток — когда? Я смотрю в стакан, как будто в него вставлен другой, и опять вспоминаю, мне становится ужасно жарко и хочется бросить или вылить стакан, оттого что водку с апельсиновым соком я однажды пила на высоком этаже одного дома, в самую страшную свою ночь, когда некто хотел выбросить меня из окна, и я больше не слушаю, что говорит Кэти про International Yacht Racing Union[45], в котором она, разумеется, состоит, я допиваю свой стакан в угоду кроткому господину Мандлю, он-то знает, что Альтенвили — фанатики пунктуальности, и я бреду обратно в сумерках; возле озера жужжанье и шушуканье, комары и мотыльки вьются у моего лица, я ищу дорогу назад, к дому, едва не валясь с ног, и думаю, что должна выглядеть уверенно, выглядеть хорошо, быть в настроении, никто не должен видеть меня здесь с землисто-серым лицом, пусть оно остается снаружи, в ночи, здесь, на дороге, такое лицо я могу позволить себе, только когда я одна в комнате, и вот я вхожу в ярко освещенный дом и, сияя, говорю:

— Добрый вечер, Анни!

Старая Йозефина ковыляет по коридору, я сияю и смеюсь:

— Добрый вечер, Йозефина!