Малиновые облака

Он несет сверток легко, никакой тяжести не чувствует. Очень ему хочется посмотреть, кто же в свертке и каков он.

— Можно, одним глазком гляну?.. А не простынет?

— Посмотри, если так уж хочется… Теплынь стоит…

Он осторожно развязывает сверток. Увидев лицо ребенка, долго и удивленно смотрит на него. Даже боится дыхнуть.

— Каков он? — она тоже приблизила лицо к ребенку, пощупала пеленку — не мокро ли там.

— Вылитый я! — протяжно говорит Петр.

— Или ты очень умный человек, или же ума никогда не было… — обиженно тянет Нина, очень расстраивается.

— Никуда не денешься — чистый Конаков!

На его бестолковые слова она хотела ответить зло, решительно, чтобы раз и навсегда оттолкнуть непрошеного отца от себя, но тут ребенок потянулся, хотел открыть глазки — тотчас же зажмурился от прямых солнечных лучей, подал писклявый голос.

— Есть просит… — Нина отняла у него сверток, отошла на обочину, села на бугорок. Не стесняясь, выставила свою полную грудь, сосок поднесла ко рту ребенка.

Петр опустился на корточки напротив Нины, радостно смотрит, как ребенок жадно сосет молоко, и не обращает внимания на белую грудь женщины, хотя та старается прикрыть ее одной рукой. Потом она отняла руку, посмотрела на Петра умиленно… И злость на него куда-то пропала, и забыла те слова, которые она хотела высказать.

— Крепкий мариец будет! — как-то гордо, для себя говорит Петр.

Ребенок наелся, Петр тотчас же отобрал у нее сверток, а на Нину посмотрел добро, любовно, будто давным-давно считал ее своей женой. Нина тоже поняла это, поэтому быстро отвернулась от него.

— Ума не приложу, что мне с тобой делать… — свои мысли сна сказала вслух, когда они подходили к околице Кораксолы.

— Как это что?! — искренне удивился он. — Будем жить с тобой. Как муж и жена…

— Э, не-ет… Так, дорогой мой, не делается… — покачала головой Нина.

Некоторое время опять шли молча. Потом Нина робко произнесла, не оглядываясь на него:

— А это не мальчик…

— Ну и что? — спокойно ответил Конаков. — Все равно моя!

— Не говори, чего не следует! — снова рассердилась она. — Хватит, наигрались… Не всю жизнь в жмурки играть… У меня все игры кончились… Досыта наигралась… У моей дочери отец есть…

— Где же он?

— Далеко…

— Ну, а все же, где?

— Не знаю…

Прошли полевые ворота. Нина оставила велосипед, потянулась к младенцу — решила сама дальше нести.

Петр не отдал. «Не дам — и все тут. Моя дочь!»

Снова шагают рядом, переругиваются, но голоса не повышают, чтобы люди не услышали. В руках у Петра Конакова белый сверток с ребенком, рядом Нина велосипед катит.

Глядя на них, на эту пару, старухи говорили меж собой:

— Ну вот, еще одна семья в Кораксоле появилась…

ПРОЗРЕНИЕ

Перевод В. Панова

Четыре часа утра. В избе тихо. Только на столе мелодично тикает будильник. И еще слышно, как на кухне хозяйка по крынкам разливает молоко. Она, видимо, давно встала и, уже успев подоить корову, начала готовить завтрак.

— Баба, а баба? — из спальни позвал Прокой.

— Что? — сердито подала голос хозяйка.

— Самовар поставила?

— Поставила, поставила.

…Вчера вечером Прокой изрядно выпил. А что еще делать? Жать нельзя — полил дождь. По пути домой зашел в магазин, купил поллитровку. Пить одному не хотелось. Он позвал жену. Но та наотрез отказалась. И вдруг Прокой увидел идущего по улице совхозного бригадира Афанасия и, не медля ни минуты, зазвал его к себе. Сразу дело пошло. Разговорились, посмотрели на донышко бутылки — не хватило. Бригадир позвал его к себе домой… Утром Прокой никак не мог вспомнить, когда и как вернулся домой.

У Прокоя пятеро детей. Самый младший сын служит в армии, двое учатся в городе, в институте. Одну дочь выдал замуж в свою же деревню. И другая на выданье.

По всем статьям хорошо у Прокоя, добротно и ладно. Только одно удивляет деревенских кумушек и соседей: кроме работы он ничего в жизни не знает. День и ночь изматывается на поле, а приходит домой — ест, пьет и ложится спать. Даже телевизор не смотрит.

Окончательно прогнав дрему, он встает с постели, чешет под мышкой, поправляет взлохмаченные волосы, выходит во двор, плещется под умывальником. Потом садится за стол, выпивает подряд пять кружек крепкого чая. Жена протягивает ему в руки обед, и он отправляется на работу.

Солнце взошло. Красное, большое, как огненный шар. День должен быть погожим. Небо чистое, светлое, будто до последнего облачка вымыто вчерашним дождем. Но земля еще не просохла. И дорога скользкая, и трава мокрая. Но эта сырость совсем ненадолго. Вот скоро солнце поднимется еще выше, ласково подует теплый ветерок — и земля снова просохнет.

Прокой подходит к совхозному стану. Здесь собираются трактористы, комбайнеры, шоферы, бригадиры. Привычно попыхивают сигаретами, самокрутками, шутят.

— Голова, чай, болит? — вспомнив про вчерашнее, спрашивает Афанасий.

— Не очень-то, терпимо, — отвечает Прокой и смотрит на волнующуюся от ветра рожь.

— Сегодня тут кончишь?

— Посмотрим. Рожь сильно полегла.

— Если кончишь, завтра езжай за деревню Тошлем. Там пшеница поспела.