Малиновые облака

Он встает, потирая руки. Дело, кажется, сделано, стронул бабку с мертвой точки, теперь никуда не денется, согласится.

— А это все куда? — Федора показывает на груды одежды, белья, посуды. — Да еще в сарае у меня…

— Зачем тебе это барахло? — Илья поддевает сапогом чугунок и бросает его на кучу. — Да у тебя же в новой квартире все есть, все готово: койка, перина, подушки, да такие мягкие-мягкие, ляжешь — будто в воду… И посуда всякая. Да не чугунки зги черные — аж блестит вся. Видишь, как о тебе заботятся? А ты? Ни с чем не считаешься, не ценишь людского беспокойства. А ведь ты не такая-сякая, не первая встречная-поперечная — ветеран труда, орденоносец. Должна бы понимать.

— Какое тебе барахло? — сердится вдруг Федора. — Не тобой нажито, не тебе и хаять!

— Нет, нет, не барахло, что ты. Оговорился я, — идет на попятную Илья. Вот чертова бабка, не знаешь, как и говорить с ней. Ляпнешь чего сдуру — и уедешь ни с чем. Как же улестить-то ее?

Илья становится вдруг очень серьезным и важным.

— Ты знаешь, куда пойдут все эти старые вещи? — спрашивает он.

— Куда? — настороженно глядит на него Федора. — На помойку, чай, выбросишь?

— Нет. Я их в школьный музей сдам. Пусть ребятишки знают, как раньше жили, пусть вспоминают стариков. Верно говорю?

Федора успокаивается. Сказанное Ильей ей нравится. А он уже обнимает ее за талию, тянет к двери.

— Пусти, л сама. Не арестантка какая…

— Вот и хорошо. Вот и ладно, — воркует Илья. — Давно бы так.

Федора снимает фуфайку, старые валенки, надевает выходной плюшевый жакет, выходные же яловые сапожки, повязывает голову большой пуховой шалью, достает из сундука небольшой узел, увязанный в простыню, а следом маленький узелок — в головном платке. Видно, уже давно приготовилась.

— Чего стоишь? Пошли! — говорит она Илье, пропуская его вперед, выходит сама и запирает входную дверь на замок.

— Э-эх, бабуся! — радостно кричит Илья. — Прокачу тебя с ветерком!

— Погодь, погодь, — останавливает его Федора. — Шарика надо взять. Без него с места не тронусь.

А собака уже здесь. Бегает большими кругами вокруг хозяйки, беспокоится, но не подходит. Чует, видно, что-то недоброе.

Илья прицеливается и вдруг кидается на собаку. Пес будто ждал этого — прыг в сторону. И скалит зубы, глядит исподлобья на Илью, который, растопырив широко руки, опять идет на него…

И Федора манит Шарика, зовет к себе, но он, опять ускользнув от Ильи, обегает большой полукруг и останавливается. Глядит. Потом потягивается, выставив далеко вперед передние лапы, трется мордой о траву.

— Ах, ты так?! — кричит Илья, снова бросается на собаку и растягивается на траве, промахнувшись. Снова вскакивает. Бее, шутки в сторону!

Шарик бегает кругами по просторному двору, визжит, жалобно подвывает. А Илья все теснит и теснит его в угол. Наконец, подгадав момент, прыгает и хватает за хвост. Шарик с визгом оборачивается и, сморщив нос, кусает руку. Илья материт его на чем свет стоит. Теперь он норовит не столько поймать пса, сколько пнуть его. Наконец, ударившись головой в угол клети, со стоном и руганью садится на колени, зажимая ладонью ушибленное место и раскачиваясь из стороны в сторону.

— Черт бы побрал твоего кабыздоха! — в сердцах говорит он. Но, спохватившись, заканчивает помягче: — Одному не поймать. Вечером приедем и отловим сетью. Верно говорю. Ты не беспокойся. Никуда он не денется… Ехать надо… — потирая шишку на лбу, ои направляется к машине.

Федора, не отвечая, закрывает калитку и молча садится в машину.

«Волга» мягко катит вниз, к дороге, и поднимается на пригорок. Шарик бежит за ней, отчаянно лает, с визгом и жалобой. Отстав, садится и воет, задрав кверху морду. Будто потерял что, будто сам потерялся…

— Остановись… — просит Федора. Она как-то сжалась, притихла. Слезы стоят в глазах, а сердце словно кто-то ухватил щипцами, тянет из груди…

Вышли из машины, обернулась и поклонилась в пояс:

— До свидания, дом родимый, до свидания, Сергуш, до свидания, дети мои. Не на веки вечные уезжаю — на время. Не ругайте, не браните меня — скоро ворочусь обратно, скоро все вместе будем…

Больше не оборачивалась она, только сказала сама себе:

— Э-ко-ко-о-о, совсем из ума выжила. Ничего с собой не взяла, будто на погост собралась…

6

Брыкающегося, опутанного веревками, с перетянутой шнурком, точно уздой, мордой привезли Шарика и сдали с рук на руки Федоре. Почуяв знакомый запах, он заскулил сквозь плотно сомкнутую пасть и еще пуще забился, стараясь освободиться от пут. Но потом успокоился, почувствовав ласковые руки хозяйки, и все лежал, покуда она состригала с его хребта пучки шерсти и прибинтовывала их куском чистой холстинки к покусанным рукам Ильи. По поверью, лучшее средство от собачьего укуса — шерсть той же собаки.