Малиновые облака

И так это живо все представилось, так потянуло его хоть одним глазком глянуть на свою деревню, что Игорь Петрович побежал вдруг к кассам сдавать казанский билет.

— Девушка, милая, забирай этот билет. Дай на Масканур, до Тонакпая.

Кассирша, красная, потная, злая, подняла голову и долгим взглядом посмотрела ему прямо в глаза. Неожиданно и резко бросила:

— Что раньше-то думал? То одно им подавай, то другое. Через пять минут Масканур[15] не понравится, так куда попросишь? Может, сразу в Маскавынем[16] дать?

Но билет все-таки обменяла.

Схватив его, Игорь Петрович побежал к автобусу, направлявшемуся в Масканур. Заходил см последним. Люди еще не успокоились: переговаривались, усаживались поудобнее, переставляли с места на место свою поклажу, поглядывали на соседей — с кем придется ехать какого время рядом, можно ли с ним поговорить, не молчун ли какой попался в соседи? Какой же мариец сможет высидеть тихо длительное время, тут волей-неволей придется познакомиться — обязательно нужен ему собеседник: послушать умное слово, самому высказать, что на душе лежит. В автобусе слышна в основном марийская речь, разговаривают старухи и женщины средних лет. Мужчины молчат, сидят чинно.

Игорь Петрович отыскал свое место — рядом с какой-то старухой в национальном платье. Устроился, поглядывая вокруг. Настроение его поднялось, и он, сам не заметив как, разговорился с попутчицей. Спросил, худа едет, что в городе купила, к кому ездила. Спросил, как попасть в Тонакпай, где сходить, будто сам не знает. Марийцы всегда так. Люди они доброжелательные, ласковые, разговорчивые. Если не оттолкнешь, не обидишь злым словом — после небольшого вроде бы разговора обретешь друга. Все он для тебя сделает. А если предложишь дружбу — будешь вроде родственника, своим будешь. Игорь Петрович так понравился старушке своим к ней вниманием, так они поняли друг друга, что только и осталось в гости пригласить.

Старуха ехала до Масканура. Была в гостях у дочери. Везла внучатам, детям сына, городские гостинцы. Игорь Петрович уступил ей место у окна, закрыл форточку, чтоб не дуло, пристроил удобно ее котомку. И сейчас она и в самом деле уже звала его погостить. Всю дорогу говорили и говорили. Выясняли, кто были родители, откуда родом, где еще у них есть родственники — прочесали всех от Топакная до Масканура на четыре колена. Будь дорога подлиннее, непременно нашли б того человека, через которого оказались бы родственниками. А что, вполне вероятно. Разве мы не дети одного народа? Разве не один у нас язык, не одна кровь, не одно имя?

Будто с матерью прощался с ней Игорь Петрович, сходя на перекрестке шоссе и проселка. И долго стоял, глядя вслед уходящему автобусу. Затем направил свой взгляд в сторону родной деревни.

С дороги было далеко видно, до самого леса, синеющего грядой у горизонта. А до леса — все зелено, сочно, свежо. Цветут рожь и ячмень, курчавится горох, картофельная ботва стоит ровными грядами, будто протянули далеко-далеко множество зеленых рельсов и соединили их где-то у кромки леса.

И бегут по этой равнине тени от редких облаков, невесомые, мимолетные, как сон.

Игорь Петрович смотрел и узнавал и не узнавал эту местность. Вон там должна быть деревня Карсак. А ее нет. Вместо деревни — ровное ржаное поле. Далее — Пистер. Но вместо нее три-четыре домика среди деревьев — в точь как Экермучаш в свое время. За Пистером — Тонакпай, а дальше, на склоне холма, — Большее Акашево. Между ними нет уже никакой рощицы, где играли пацанами. И родную деревню не узнать. За околицей красуется громадный животноводческий комплекс, рядом блестят куполами округлые сенажные башни, за старой улицей в беспорядке раскиданы двухэтажные каменные здания на манер городского микрорайона. Все не так, все ново, необычно для глаза и памяти. И Акашево — сплошь каменное. Вроде бы, та же земля, та же обширная равнина, отороченная с трех сторон лесами, но все будто бы переместилось в сторону, все не на месте. Взять ту же бетонку, что ведет к комплексу. Раньше здесь была проселочная дорога, пересекавшая Карсак. Сейчас она ушла правее. Или это кажется? Разве угадаешь, где была деревня, по трем домикам? Игорь Петрович все стоял и стоял на обочине, все смотрел и смотрел, ища приметы, знакомые с детства. И показалось ему: не там сошел, совсем в другой — чужой! — стороне. И будто кто-то нарочно переместил деревни, деревья, овраги, рощицы, чтобы спутать его, окончательно отрезать от родимых мест.

Но в душе все равно было легко и радостно, она не натянута сейчас, как струна балалайки, а ослаблена, спокойна. Игорь Петрович легко вздохнул, подхватил плащ и зашагал по проселку. Он не думал, куда, к кому зайти, кто его встретит — он просто возвращался на родину, торопился к далекому своему детству, к родной земле.