Малиновые облака

«Александр Семенович, — писал гость. — Проснулся я, когда ты уже проводил гостей и лег спать. Всю ночь лежал, думал. Лишнего выпил вчера. Я ведь совсем не пью. Потому, наверное, наговорил что попало, накуролесил. Что сказал вечером — забудь. Возвращаюсь в город. Жизнь, как вижу, везде одинакова. Так что стоит ли начинать заново? Прощай. Тороплюсь — работа ждет».

Ничего не понимая, Александр Семенович перечитал записку несколько раз, даже посмотрел на обратную сторону, ища недосказанное Игорем Петровичем.

— Вот так го-ость! — проговорил наконец он. — Ни спасибо тебе, ни чего другого. Даже подписаться забыл. Объяснил бы хоть, чего ему не понравилось.

Открыв двери, Александр Семенович зло крикнул в сени:

— Марина! Марина, говорю!

— Что? — подала голос жена со стороны сада.

Он вышел босиком во двор, громко спросил:

— Игорь-то Петрович уехал, что ли?

— Ой, давно уехал. Еще солнце не поднялось.

— А кровать-то кто заправил? Ты?

— Сам… Сам заправил…

СВОИ ЛЮДИ…

Перевод А. Спиридонова

Однажды Миколай Смирнов взбесился. И не водка тому причиной — в трезвости совершенной потерял разум. Буквально ни с того ни с сего взбеленился, жутко матюкался, гонялся за женой, размахивая кулаками, и принялся, наконец, крушить-ломать все, что под руку попадет. А ведь был он мужик спокойный, добродушный даже, в работе безотказный: куда пошлют — туда и идет, что скажут — то и делает. Словом, из тех, кто больше молчит, но дело знает, на ком вся работа держится.

По дверцы утопая в грязи на своем колеснике, подкатил он, наконец, к дому. Пешком, без трактора, об этом и не думай: увязнешь по уши, пока доберешься с центральной усадьбы. Грязюка, липкая, тягучая, как слабо замешенное тесто, так и затягивает, так и засасывает ноги, лишая последних сил, летит ошметками по сторонам, непонятно как попадает за шиворот. А выйдешь на обочину — и того хуже. Глина глиной.

Картошку копать нельзя — беспрестанно льет дождь. И мотор почему-то не тянет: ревет, а ни с места. Оставил картофелекопалку на обочине, а сам домой подался. Чего зря землю ковырять? Ведь не различишь, где грязь, а где картофелина, облепленная грязью. А потом, когда дождь вымоет ее, увидишь: все поле вширь уложено картошкой, чистенькой такой, беленькой, ядреной. Лежат себе, словно ангелочки умытые, словно белые ракушки на речном песке… Будто и не убирали вовсе.

Миколай поставил «Беларусь» на улице, перед домом. Лишь ворота открыл, как услышал голос соседа:

— Миколай, ты заходил в контору?

— Зачем?

— Разве тебе никто не говорил?

— Ну? Давай быстрей! Чего резину тянешь? Видишь ведь — в грязи весь, места чистого не видать…

— Тебя директор зачем-то вызывал.

Чертыхнувшись, Миколай снова полез в кабину, развернул трактор и погнал в Яндылет. Дорога не близкая — девять километров. Потом столько же обратно…

— A-а, черт! Гоняют взад-вперед!

Знал, отлично знал он, всем нутром чувствовал, зачем вызывает директор совхоза. И раззадоривал себя, травил душу, как нарочно травят цепную собаку за забором:

— Пусть… Пусть только попробует не дать! Я такое сделаю, такое…

И тут же успокаивал себя, допускал к сердцу другую мысль — хорошую, добрую: «А вдруг дадут? Сегодня же, а? Зря ведь не вызовут…»

В овраге застрял. Думал — не выбраться уж. Но, успокоившись немного, принялся рывками раскачивать трактор — вылез все же. Опять погнал.

— Черт побери эту дорогу! Сам керемет, сам дьявол кости переломает!

Он бросает руль вправо, влево… Хорошо, что дорогу назубок знает, все колдобины своими же боками изучил-ощупал: здесь мелкая ямка, здесь выбоина поглубже, тут лишь одно колесо тонет, а тут и весь трактор утопишь!..

— Ч-черт, хорошую дорогу проложить не могут! Из-за этого совершенно новый трактор через неделю выходит из строя.

Гладя на него издали и не скажешь, что сидит он на тракторном сиденье. Скорее, объезживает дикого скакуна: несет его черт-те знает куда, только ли не на гот свет. Трактор на каждой выбоине ошалело прыгает вверх — и он прыгает, ударяясь башкой о верх кабины; трактор юлит, рыскает из стороны в сторону — и он прижимается к рулю, как к загривку бешеной кобылки. Можно подумать, что сидит за рулем пьяный, которому и море по колено, и жизнь в копейку.

— A-а, все молчим, терпим! Когда конец-то будет? Когда прямо скажем, в глаза, не покривив душой? Когда совесть, как шапку, под зад подкладывать перестанем? Э-эх, как зайцы! Пока совсем не прижмут — все молчим! — Миколай усмехнулся, вспомнив, как прошлой зимой вскочил к нему на тракторную тележку косей, спасаясь от лисы. — Бот и я как тот заяц, — заключил с горечью. — Только бежать некуда.