Малиновый пеликан

Все это Акуша мне разъяснял на пальцах, когда мы сидели у него на разваленной его веранде и пили самогон, или, как он его называет, кальвадос его собственного изготовления из его же яблок. А потом я ушел к себе, лег и долго ворочался и около трех ночи только смежил веки, как он мне позвонил и, не поинтересовавшись, не слишком ли поздно, дополнил свои рассуждения о стоимости первого украденного миллиарда мыслью, до которой я дошел своим умом:

– Слушай, забыл сказать еще вот что. Украв миллиард, исправляя конституцию, усиливая полицию, фальсифицируя выборы, он должен и возможного преемника подобрать, уже что-то укравшего, который если сменит его при жизни, то сам, во всем этом замазанный, разоблачать его не посмеет.

Над чем вы сейчас работаете?

Вспомненные мною рассуждения Акуши навели меня на грустные мысли, что если он прав, то нет никакой надежды, что у нас в сколько-нибудь обозримом будущем на вершине власти может оказаться честный человек. Во всяком случае мне до этого с помощью клеща или без нее уже не дожить. Чтобы отвлечься, я переключился на чепуху: сосредоточил внимание на каком-то аппарате, который зелеными и красными индикаторами перемигивается.

– Интересно, – спрашиваю Зинулю, – что это у вас за прибор?

– А я не знаю. – Она пожала плечами.

– Как не знаете? – удивился я. – Он ведь для чего-то нужен.

– Не знаю, зачем-то, может быть, и был нужен, а теперь так – бутафория.

Вот говорят, что ассоциативный вид мышления – это самый низший вид мышления. Если бы я в это поверил, мог бы умереть от комплекса неполноценности. Потому что всегда мыслю ассоциативно. Зинуля сказала: прибор бутафорский. Я с ней немедленно согласился и развил эту мысли дальше:

– У нас все бутафорское. Бутафорское правительство, бутафорский парламент, бутафорский суд, бутафорские выборы, бутафорская «Скорая помощь».

– Как вы мыслите оригинально, – оценила Зинуля. – Вы тоже писатель?

– Что значит тоже? – не понял я.

– Ну, я имею в виду, Семигудилов писатель, и вы тоже.

– Это я – тоже? – возмутился я до глубины души. – Это он тоже. Если он вообще писатель.

– Петр Ильич, – вмешалась с поправкой Варвара, – не просто писатель. А очень известный писатель. Гораздо известней вашего Семигудилова.

– Ну как это, – не поверила Зинуля. – Семигудилова знают все, даже те, которые книг не читают.

– Именно те, которые не читают, а смотрят дурацкие ток-шоу по зомбоящику. А читатели книг знают Петра Ильича.

– А-а, – отношение к сказанному Зинуля выразила непонятной, почтительной, очевидно, эмоцией. – А над чем вы сейчас работаете?

– Смешной вопрос, – сказал я.

– Почему смешной?

– Потому что интересоваться, над чем писатель работает сейчас, есть смысл только в том случае, когда знаешь, над чем он работал раньше.

– А над чем вы работали раньше?

– Петр Ильич, – снова вмешалась Варвара, – написал двенадцать романов. Но раз вы книг не читаете…

– До восьмого класса читала. А потом первая любовь, первая беременность, первый аборт, а дальше было уже не до книг.

– Но, может быть, вы до беременности хотя бы роман «Зимнее лето» прочли? – предположила Варвара.

– «Зимнее лето»? – повторила она. И оживилась: – А как же! Еще как читала! В детстве. И сериал смотрела. Как раз по этому, как вы говорите, по зомбоящику. Раза два смотрела, не меньше. А чего ж вы сразу-то не сказали? Если бы я знала, я бы вас не только в академическую, в кремлевскую больницу устроила бы.

– Да мне хоть в какую, лишь бы побыстрей.

– А зачем побыстрей? Вам что, плохо? Да вы, я смотрю, побледнели. Паша, что ты как молоко везешь? Жми на железку!

Клещи со спутников