Малиновый пеликан

На мое предположение, что превращение человека во что-то другое, это может быть что-то клиническое по изменению пола, а при чем тут птицы, она засмеялась, замахала руками: что вы, что вы, другое, это совсем другое. Изменять пол – это совершенная чепуха, этим может кто угодно заниматься. Она сама работала с одним профессором, который подпольно превращал женщин в мужчин, а мужчин в женщин. Этот профессор когда-то был таким же фельдшером, как и она, потом купил себе диплом, а некоторое время спустя списал чужую диссертацию, после чего стал доктором наук и профессором. Недавно его разоблачили, но поскольку диплом он купил пятнадцать, а диссертацию спер двенадцать лет назад, то есть за пределами срока давности, то его диплом и его научные звания остаются при нем и он по-прежнему делает операции по перемене полов, имея при этом обширную клиентуру с деньгами. Работая с профессором, Зинуля присмотрелась к тому, как все это делается, и сама могла бы попробовать, но научных званий нет, а на покупку диссертации денежек не хватает. Цены на нефть упали, все сильно подорожало. Но там, где работает ее муж, занимаются совсем другим. Созданием нового человека.

– А, – говорю я, – так в этом же нет ничего нового. Нового человека семьдесят лет пытались создать коммунисты.

– Не такого нового, – возразила Зинуля. – Коммунисты пытались изменить, как бы это сказать, сознание человека. Чтобы он мыслил по-новому, но выглядел, как все остальные. А тут речь идет о создании гибридного человека, чтобы он обладал человеческим умом и способностями разных диких животных. Чтобы умел бегать, прыгать, настигать добычу и летать, как птица. Последнее, кстати, является приоритетным, то есть, по-нашему, главным направлением института, и кое-что уже сделано. Скоро мы все увидим этого нового человека, это будет человекообразная птица, а точнее, птицеобразный человек, с крыльями.

Я полудремал, когда она начала нести эту лабуду, но тут проснулся, а может быть, мне только приснилось, что я проснулся. И хотя, как читатель мог заметить, я даже и наяву люблю выслушивать дикие фантазии диких людей и, как правило, их не останавливаю, но тут не выдержал.

– Что за чушь вы, Зинуля, – сказал я, – извиняюсь, несете. Вы же в вашей фельдшерской школе изучали немного биологию, зоологию, теорию эволюции, наконец. Вы можете себе представить, какие это могут быть человекообразные птицы или птицеобразные люди? Даже обезьяны человекообразные только условно считаются похожими на человека, а вообще-то им до человека так далеко. Ведь они еще даже говорить не умеют.

– Вот именно они не умеют, – решительно возразила Зинуля. – А птицы умеют. И попугаи, и вороны, и скворцы. И если птицы могут то, что делает человек, то и у человека есть шанс перенять что-то от птицы.

– Да он и перенял, – говорю, – Жуковский, не Василий Андреевич, поэт, а Николай Егорович, конструктор, давно сказал: «Человек по отношению веса своего тела к весу мускулов в семьдесят два раза слабее птицы. Но я верю, что он полетит, опираясь не на силу своих мышц, а на силу своего разума».

– Вот и я говорю, что полетит, – поставила Зинуля знак равенства между собой и Жуковским.

Можно ли уловить ту грань, когда явь переходит в сон? Не знаю, как у кого, но у меня не получается. Зинуля мне эту чушь плела, потом эта же чушь продолжилась в другом виде, в виде сна, хотя, допускаю, что и ее рассказ мне тоже приснился. Но в этом втором акте ее рассказа мне показалось, что мышцы мои усилились в семьдесят два раза, и я стал птицей, не перестав быть человеком. Впрочем, это со мной случилось не первый раз. Такие сны мне снятся часто. По крайней мере раз в месяц. Я набираю полную грудь воздуху, задерживаю дыхание и, небольшим усилием воли преодолев земное притяжение, поднимаюсь над землей. Мне это так легко делать, что потом, проснувшись, я все еще представляю себе, что вот сейчас встану с постели, всего лишь чуть-чуть подпрыгну и зависну в воздухе.