Малюта Скуратов. Вельможный кат

Летописцы и историки утверждают, что Иоанн сознательно прибегнул к искусной хитрости, чтобы осквернить добродетель. Мы думаем иначе. Иоанн следовал букве закона. Если послы найдут порочащие данные на Соловках, то суду проще будет справиться с митрополитом. Ведь именно Филипп упрекал московского царя в пренебрежении элементарными правами человека и противопоставлял порядки в России порядкам в варварских странах Востока. Здесь речь шла не об искусной хитрости и личном желании избавиться от твердого правозащитника и врага опричнины. Здесь речь шла об исполнении того, что было записано в последнем Судебнике, которым Иоанн дорожил и считал величайшим достижением и которое действительно справедливо расценить как несомненный успех тогдашней юридической мысли. Как бы ни лукавил Иоанн, нельзя не отметить, что он попытался внешне соблюсти гражданские правила по отношению к высшему духовному иерарху. Даже лицемерные попытки исполнить закон в конце концов оказывают в дальнейшем благотворное влияние на общественную жизнь, если речь не идет о жестоком тоталитарном государстве во главе с взбесившимся диктатором. Вот почему поездка ласкателей Иоанновых в Соловки не была столь проста и примитивна по глубинным мотивациям, как ее пытались изобразить.

Малюта, уже искушенный в Иоанновом судопроизводстве, выделил послам крепкую охрану. Путь до северного монастыря неблизкий, и опасность подстерегала за каждым поворотом. А между тем споры царя и митрополита не утихали. Но в дошедших до нас и сильно, очевидно, измененных речах проскальзывает прежняя духовная зависимость Иоанна от Филиппа Колычева. Хотелось ему сохранить праведника возле себя, в общем, понимая тщетность собственной затеи. Напрасно никто не проводил психологического исследования фраз царя в диалогах с митрополитом. Ни Гай Юлий Цезарь, ни Нерон, ни Калигула, ни Фридрих II, ни Наполеон Бонапарт, ни Николай I, ни Гитлер и ни Сталин не потерпели бы столь долгого и ничем не прикрытого сопротивления.

Да, Иоанн не хотел слышать печалований Филиппа о схваченных и казненных, высланных и разоренных. Объяснимо, почему Иоанн желал пореже встречаться с митрополитом. Ареной их дискуссий была церковь — место у алтаря. Иоанну приходилось сдерживаться по понятным соображениям, но вот послушайте несколько фрагментов из их диалогов — фрагментов, кстати, известных, но, к сожалению, неоцененных.

— Только молчи, одно тебе говорю: молчи, отец святый! Молчи и благослови нас! — просил в первое время царь.

Разве Иоанн не нуждался в Филиппе? Разве нужда его шла не от сердца? Да, он не желал, чтобы слова митрополита распространялись в народе, но он искал вместе с тем душевной поддержки и сострадания к своим царским бедам. И умел вдобавок сдерживать порывы ярости. А ведь только мигни он Малюте, как и место у алтаря бы очистилось, а за этим и проблема бы исчезла. Вот что Иоанну ответствовал непокорный:

— Наше молчание грех на душу твою налагает и смерть наносит!

Кто из перечисленных диктаторов и многих других помельче, чьи деяния хорошо знакомы читателю, позволил бы перечить себе прилюдно и таким образом? Да никто! И сан бы не спас! Не спасла бы и любовь народная. Нет, средневековая Россия оказывается при ближайшем рассмотрении приличной страной. Она довольно медленно погружалась в пучину Иоанновой жестокости и медленно выходила за пределы мира сего. Медленно! Мучительно и упорно сопротивляясь. Иоанн, не таясь, заявлял о происходящей политической борьбе и о боярских замыслах. Было бы удивительно, если бы мы в последних усомнились.

— Ближние мои встали на меня…

А разве не так? Разве Шуйские не пытались отнять у него и трон, и саму жизнь? Потеряв трон, он потерял бы и жизнь. Разве Курбский не бежал к Сигизмунду-Августу и не формировал отряды для похода на Москву? Через сорок с небольшим лет скрытая при Иоанне угроза воплотилась в реальность и потомки Малюты принесли искупительную жертву в кровавую эпоху Смутного времени.

— Ближние мои встали на меня, — повторял Иоанн каждый раз и всем, кого он удостаивал внимания, — ищут мне зла, — уточнял он и, адресуясь к Филиппу, прибавлял: — Какое дело тебе до наших царских советов?

— Я пастырь стада Христова! — слышал Иоанн в ответ.

— Филипп! Не прекословь державе нашей, чтоб не постиг тебя гнев мой, или лучше оставь митрополию.

— Я не просил, не искал чрез других, не подкупом действовал для получения сана: зачем ты лишил меня пустыни? — гордо вопрошал старец.

Лишил пустыни! Лишил одиночества! Лишил трудного и холодного существования! Действительно, зачем царь извлек скромного игумена из небытия Соловецкого острова? Значит, существовал веская причина. И вовсе не та, на которую указывают. После разгрома интеллектуальной и богатой верхушки боярства Иоанн мог справиться с противниками и без пастырского благословения. Последующее подтверждает высказанную мысль.

II