Мало избранных

– Нет, не тайник. Это аран Джучи. По нему тайник и найдём.

– Что есть аран Диджу… Дичу… Тщу-тщи? – еле выговорил Табберт.

– Сам ты чуча заморская, – сказал Семён Ульяныч, отнимая бумагу. – Доберёмся – всё увидишь.

Насада уходила всё дальше вверх по Тоболу.

Ремезов, конечно, не подозревал, что его поход за кольчугой страшно обеспокоил губернатора Гагарина. Дело было не в золоте могил, а в поручике Шамордине. Вот вернётся Ремезов в Тобольск – и как бугровщик попадёт в цепкие лапы поручика. Шамордин посадит старика под стражу. Угодив в тюрьму во второй раз, вздорный хрыч вряд ли пощадит Матвея Петровича, своего прежнего друга. Или же Леонтий с Семёном, спасая отца от батогов, вывалят дознавателю всё, что знают о губернаторе. А знают они немало. За один только подземный ход из столпной церкви в пушную казну Матвея Петровича могут запереть в сенатский каземат. Ремезова надо остановить.

Но послать за Ремезовым Матвею Петровичу было некого. Солдаты подчинялись майору Шторбену, который замещал полковника Бухгольца, отбывшего в столицу, да солдаты и не догнали бы Ремезова в степи. Для такого дела нужны были опытные люди. Матвей Петрович влез в двуколку и приказал Капитону везти себя к опальному полковнику Ваське Чередову.

Васька сидел в горнице в исподнем, грыз сушёную рыбу и запивал брагой. Матвей Петрович грузно втиснулся за стол напротив Чередова.

– Чем занят, Вася? – участливо спросил он.

Чередов сплюнул чешую на столешницу.

– Ничем, – сказал он. – Доносы на тебя пишу, но то не труд.

– А у меня для тебя заданье. Сделаешь – верну тебе Тобольский полк.

– И чего хочешь? – нехотя спросил Чередов. – Яркенд взять?

– Попроще, – успокоил Матвей Петрович. – Ремезов уплыл бугровать по Тоболу. Мне надо, чтоб ты его перенял на обратном пути.

Чередов не стал ломаться. Безделье обрыдло ему хуже каторги.

– И не таких ловили, – хмыкнул он.

– Вот и славно.

– Мне ребят надобно два десятка, ружья, припасы и два дощаника.

– Всё дам, Вася, – заверил Матвей Петрович.

Часть четвёртая Судьба – Сибирь

Глава 1 Загонщики демонов

Не так-то просто успокоить убитого медведя, ведь его даже покидать не следует – может ожить, поэтому охотник, отлучаясь от добычи, оставлял на звере стрелу или нож. Медведя обдирали и разделывали прямо в лесу, и шкуру сразу набивали соломой или мхом, возвращая Когтистому Старику его привычный облик. Мясо и чучело везли в селение на разных нартах. Перед чучелом шёл шаман и звонил в колокольчик, а все жители селения встречали медведя и говорили ему: «Човьё-човьё! Здравствуй, Хозяин!».

У медведя столько же душ, сколько и у человека: у самца – пять, у самки – четыре. Поэтому праздник длился четыре или пять дней. Самцу надевали пояс с ножами, а самке – серьги. Чучело помещали в дом и укладывали в священное положение: передние лапы возле носа. Глаза медведю закрывали берестяными заплатами, но медведь – вещий зверь, и потому люди всё равно прятали свои лица под длинноносыми берестяными личинами. Их носы означали птичьи клювы; если медведь рассердится, то рассердится на птиц, а птицы – что? спугнёшь – и нет их нигде. Каждым утром праздничных дней приходил шаман и будил медведя: снимал заплатки с его глаз. Люди ели мясо медведя и кормили медведя его собственной плотью, но у берестяной посуды, в которой подавали мёртвому зверю, обязательно загибали уголки. Мужчины брали мясо от передней половины туши, а женщины – от задней. И медведя всё время развлекали. Рассказывали ему предания; охотник, который добыл Старика, показывал свою славную охоту; женщины и дети изображали деревья, которые гнутся от ветра: деревья – это весь мир, а ветер – медведь. Медведя расчёсывали и благодарили, он был очень рад празднику.

А медвежьи кости нельзя было выбрасывать или отдавать собакам. Каждый охотник имел в тайге, где-нибудь далеко от жилища, амбарчик на столбах – чамью, и уносил туда кости всех добытых им медведей. Кроме костей, в амбарчике больше ничего не хранили. Медведь не любит соседства.

Пантила наблюдал, как Емельян подтащил к медвежьей чамье лесенку – бревно с зарубками, залез наверх и принялся бесстыже рыться в амбарчике, бренча сухими костями. Действия Емельяна Пантиле были неприятны, будто Емельян обшаривал его собственный дом или даже карман, однако Пантила молчал. Он отказался от родных богов и теперь полагал, что не имеет права защищать таёжный уклад жизни. Хотя воровать нельзя даже у тех, кто верит в другого бога. Вогулы говорили, что смерть вора мучительна, потому что духи вытаскивают его души из тела через дырку в бисере.

– Ни шиша, – разочарованно сообщил Емельян, спрыгнув в траву.

Митька Ерастов и Лёшка Пятипалов ничего не сказали.