Мало избранных

Семёна Ульяныча он нашёл на строительстве кремля. Работники таскали доски и кирпичи, выкладывали стену, подбивая ряды, что-то сколачивали, обтёсывали, пилили, а Ремезов, потрясая зажатой в кулаке палкой, орал на мужиков, месивших в чане строительный раствор:

— Живее лопатами двигайте, курицы снулые! Золу раструсить надо! Ты чего песок в известь комом валишь, иуда? У тебя баба в щи тоже цельный кочан кидает или нашинкует его сперва?

— Салам, Семён-эфенди, — сказал Касым.

Семён Ульяныч оглянулся, опуская палку.

— A-а, это ты, — пробурчал он. — Чего хотел?

Ремезов всегда был крикливым и сварливым, но за шумным буйством у него прятались лукавство, тайное добродушие, понимание несовершенства людей и мира. А сейчас Касым почувствовал, что в старике остались одни только острые углы, одна только злая нетерпимость.

— Хотел спросить тебя, Семён-ата, будешь ли ты помогать мне с выкупом вашего офицера Вани Демарина. Мне к губернатору хода нет.

— Пусть этот фицер сдохнет у степняков! — отрезал Семён Ульяныч. — И пальцем не шевельну! А выручишь его — сам щенка утоплю!

— А как же твоя Мариам? — осторожно напомнил Касым.

— Обоих в мешок — и в Иртыш!

— За что такая немилость?

В глазах Ремезова блеснули слёзы.

— Убирайся отсюда, Касым! — крикнул он. — Не трави душу!

Что ж, Касым мог обойтись и без денег губернатора, хотя очень жалко. Но трудность открылась в ином обстоятельстве. Никто из бухарцев или татар не знал, где в Тур-гайских степях находится ханака Чимбая — Таш-тирма. И никто из тоболяков тоже не знал. Её место было известно лишь Леонтию Ремезову, который в прошлом году ездил на Трёхглавый мар бугровать. Правда, золото ему не далось. Леонтий рассказывал, что его ограбил зайсанг Онхудай. Однако Леонтий ведь не забыл дорогу к ханаке.

В эту осень Леонтий с сыновьями нанялся на купеческое плотбише собирать дощаники. Лёшке было тринадцать лет, а Леньке — одиннадцать: мальчишки уже годились для работы. Леонтий возглавлял артель.

Остов дощаника, сбитый из толстых брусьев, лежал на брёвнах-катках, закреплённых клиньями. Артель обшивала судовые рёбра бортовинами — длинными и широкими досками. Тяжелые бортовины поднимали снастями на «журавлях», придвигали к нужному месту и приколачивали железными костылями. Лошади тащили бренчащие ворохи разномерных досок с пильной мельницы на речке Абрамовке. Стучали топоры, скрипели верёвочные снасти, покрикивали коноводы, звенела и дымила кузня, где ковали скобяной уклад. Плотбище было загромождено кипами лыка на конопатку, кучами щепы, коры, лишней обрези и дров; чернели большие котлы, в которых будут топить смолу или дёготь, когда придёт время обмазывать судно. На чурбаках и на колодах сидели, как птицы, детишки и бабы: они принесли работникам обед. Ходжа Касым заметил Машу и, улыбнувшись, поклонился.

— Отбой, артель! — устало скомандовал Леонтий. — Полудничать!

Касым направился к Леонтию.

— Здоровья тебе, Леонтий, и сыновьям твоим, и тебе, Мариам.

Маша расставляла на тряпице горшки, Лёшка ломал хлеб.

— Как торговля, Касым? — спросил Леонтий, с кряхтеньем усаживаясь.

— Хвала Всевышнему, я в достатке, — Касым тоже уселся на полено.

— Наверняка тебе чего-то надо от меня, — усмехнулся Леонтий.

— Надо, — кивнул Касым. — Помнишь ли ты путь на Таш-тирму?

— Ещё бы, — Леонтий принял от Маши плошку с горячей кашей. — Мне там степняки чуть голову не снесли.

— Будь моим проводником на Таш-тирму. Я щедро заплачу.

— А что у тебя за нужда на пустом Тургае?

— Туда на выкуп привезут Ваню Демарина.

Касым снова широко улыбнулся и снова поклонился Маше. Маша застыла с поварёшкой в руке.

— Мне некогда. У меня артель, — помрачнев, отказался Леонтий.

— Попроси Семёна подменить.

— Лёнька, братик, помоги дяде Касыму! — вспыхнула Маша.

— Помолчи, Мария! — недовольно одёрнул её Леонтий и тяжело вздохнул. — Не умею я врать, Касым, — признался он, — но батя у нас на Ваньку шибко серчает. Он меня проклянёт, ежели я с тобой поеду.

Маша побледнела, изумлённо глядя на Леонтия.

Касым задумчиво откашлялся в кулак.

— Где же мне проводника найти? — спросил он.

— Я тебе мужика посоветую из слободы под Царёвым Городищем. Он моим вожем был. Савелий Голята, бугровщик. Его найми.

— Плохой совет, — осторожно сказал Касым.

— Почему?

— На Ямыше в плену я много слушал Онхудая. Он любит похвальбу. Но он ни разу не похвалился добычей на Трёхглавом маре. Значит, добычи не было. И ты ничего не привёз в Тобольск. Но ведь кто-то же забрал золото. Я думаю, что бугровщики. Они тебя ограбили, хотя ты был человек от самого губернатора. И меня они тоже ограбят. Я — никто. Магометанин.

Леонтий хмуро молчал. Про бугровщиков Касым всё угадал правильно.

— Иным ничем не пособлю, — глухо произнёс Леонтий.

Касым провёл ладонями по лицу и встал.

— Огорчил, — кратко подытожил он и пошёл прочь.

Маша смотрела вслед уходящему Касыму, будто надеялась, что он остановится, а потом перевела гневный взгляд на Леонтия.

— А ещё братом называешься! — тихо сказала она со злыми слезами.

— Машка… — виновато пробурчал Леонтий.