Мало избранных

Айкони же не верила, что кто-то ринется её выручать. Она подумала о другом. Пантила боится, что не устережёт её в пути на Ен-Пугол, и потому хочет призвать своих людей на помощь. Что ж, пусть зовёт. Она обманет и Пантилу, и всех остальных. Не важно, сколько русских будут её караулить. В этой тайге она — быстрая и бестелесная тень. Её не зажать в кулаке.

— Иди к Щучьему обрыву! — приказал Айкони Пантила.

Новицкий в обласе ждал возле Щучьего обрыва. 06-лас носом вылез на песчаную бровку под кручей берега. Новицкий сидел в лодке на корме, и серьга его блистала на солнце. Айкони и не посмотрела на Григория Ильича.

Пантила не стал развязывать пленницу. Он помог ей забраться в облас, столкнул лодку с отмели и запрыгнул сам.

— Будем плыть, пока не встретим владыку, — сообщил Пантила Григорию Ильичу и с силой загрёб веслом вдоль правого борта.

Новицкий загрёб вдоль левого борта.

Лёгкий облас понёсся по тёмной реке, усыпанной искрами.

Айкони съёжилась на дне обласа. Новицкий глядел на неё с болью и жалостью. Он не знал, как ему быть. Оглушить Пантилу веслом и отпустить Айкони? Но тогда она уйдёт к демонам, и он её больше не увидит. Отвезти к владыке? Да, Айкони будет рядом — но в плену. Душа у Григория Ильича разрывалась пополам. Его любовь не была бессильной, однако ничего не могла изменить ни в его судьбе, ни в судьбе Айкони. Этой любви просто не было места. Она никак не приживалась в этом мире — так черниговские каштаны не укоренялись в Сибири. И Григорий Ильич просто влёкся по воле событий — и страдал от неправильности всего, что творилось вокруг.

— Просты мэнэ, кохана… — тихо сказал Григорий Ильич Айкони.

Она не ответила. Может, и не услышала.

Тихая таёжная Конда лежала в хвойных берегах, как в меховом рукаве, и только ветер изредка тревожил поверхность воды. Июньское солнце жарило с небосвода, перевалив за полудень, но в ярком зное северного лета не было блаженной истомы. Этот огонь лесные боги взяли не из очага, который согревает жилище; этот огонь был из кузнечного горна, и на нём раскаляли железо, чтобы ковать ножи. В тайге не гнездились певчие птицы, и тишина казалась тяжёлой, сплошной, без ангелов. Подлинная жизнь диких дебрей начиналась в сумерках, когда просыпались совы и демоны, когда зрячие деревья открывали глаза, когда вешие души туманами вздымались из болот.

Облас преодолел десяток вёрст; Пантила и Новицкий лишь дважды откладывали вёсла, чтобы отдохнуть; речные створы все были одинаковы — низкие берега, урёма, ельники и чёрный бурелом, торчащий из мелководья.

Наконец из-за поворота долетели какие-то невнятные звуки. Облас по дуге обогнул мыс — и впереди показался дощаник с хоругвью на мачте-щегле.

Дощаник застрял на мели. Казаки обступили его по пояс в воде; они подсовывали под днище слеги и пытались столкнуть судно назад, где глубже. Командовал, как всегда у владыки, Кирьян Кондауров. Голоса казаков и донеслись до обласа. Пантила и Новицкий опустили вёсла. Они издалека рассматривали, кого на этот раз позвал с собой владыка: Митьку Ерастова, Яшку Чере-пана, Кондрата Иваныча Шигонина, Лёшку Пятипало-ва, Андрюху Клеща, Кузьку Кузнецова, а с ними — дьяка Герасима. Среди казаков суетился Емельян Кичигин — вечный приятель и собутыльник тобольского полковника Васьки Чередова. В дощанике оставались отец Варнава и сам владыка Филофей. Пантила закричал и замахал руками.

Казаки, смеясь, поймали облас, остановили, принялись хлопать Пантилу и Новицкого по спинам:

— Здорово, Панфил! Здорово, Григорий Ильич! Как харчи вогульские? Всех нехристей покрестили? Вовремя поспели — только вас не хватает судно подпихнуть! А это что за красавица? Невесту украл, Панфилка?

— Мне к владыке надо, Яша! К владыке её надо, Митя! — направо и налево объяснял Пантила.

Григорий Ильич смущённо улыбался. Он отвык от дружества.

Цепляясь за снасти, свисающие с борта, Новицкий и Пантила влезли на дощаник. Лёшка Пятипалое и Ан-дрюха Клещ вынули из обласа связанную Айкони и подняли на руках, как сноп соломы, Пантила и Григорий Ильич втащили её на судно. Айкони сразу села на подмёт и отвернулась. Григорий Ильич вглядывался во владыку, словно не верил, что они встретились. Ему показалось, что мудрый Филофей вызволит его из тоски и смятения.

А владыка благословил Новицкого и Пантилу и потом обнял обоих по очереди.

— Как я рад видеть вас в благополучии, брате! — растроганно сказал он.

Пантиле же не терпелось похвастаться своей победой.

— Отче, я поймал её! — он бросился к Айкони и поставил её на ноги. — Она знает путь туда, где идол в кольчуге Ермака! Я обещал тебе кольчугу!

— Что ж, славно, — улыбнулся Филофей.

Он шагнул к Айкони, взял её за подбородок и посмотрел в глаза. Айкони ответила мрачным, непримиримым взглядом.

— Мы тебя не обидим, — тихо произнёс Филофей. — Отпусти сердце.

Владыке нельзя было не уступить, и Григорий Ильич на миг поверил, что сейчас Айкони поддастся — и всё сделается хорошо: сгинут бесовские мороки, спадёт проклятие неприкаянности, девчонка склонится ко Христу…

— Отче, вогулы! — вдруг закричали казаки из-под борта.