Мало избранных

Айкони знала, что Сатыга потерял двух сыновей, своих наследников, — Тояра и красивого Молдана. Они согласились принять русскую веру, и воевода Тол-буза забрал их в Берёзов, а там они умерли на непосильных работах. Айкони и сама побывала в Берёзове в неволе, она помнила живодёра Толбузу. Русский старик, который сейчас приближался к Балчарам, уговорил горевавшего Сатыгу принять веру сыновей: дескать, это утешит его. Сатыга отдал на сожжение своего идола — Медного Гуся. Но печаль по сыновьям от этого не угасла, и Сатыга сорвал с себя крест, надетый русским стариком.

— Русский бог мне не помог, — согласился Сатыга. — Но прошло уже несколько зим. Моя боль миновала сама. Я привык, что у меня нет сыновей. И я не хочу мстить русскому богу. Зачем мстить, если мне уже не больно?

— Я не прошу твоей мести, — ответил Нахрач. — Дай мне Ванго.

Могучий воин Ванго был самым большим силачом на Конде.

— Ванго убьёт русского воина, а я — всех остальных. Их всего четверо.

— Русские отомстят и тебе, и Ванго, и мне, — возразил Сатыга.

Нахрач засмеялся над Сатыгой как над несмышлёным ребёнком.

— Русские не узнают. Никто не узнает. Мы с Ванго сейчас уйдём из Балчар и встретим русских в лесу. Там их и убьём. Русские просто пропадут без следа. Никто не поймёт, куда они делись, когда покинули Ен-Пугол. Их мог поразить молнией Ими Хили. Их мог сгубить Хынь-Ика. Их могли растерзать менквы. Мужчина С Длинной Шеей мог выбраться из Конды и утопить их. Они могли просто умереть сами по себе, заблудившись. Если Ванго ничего не скажет твоим людям, то никто, кроме нас троих, не будет знать, куда исчез старик русского бога, а с ним и его люди.

Айкони разглядывала дом Сатыги. У входа — загородка, за которой куча дров, корчага с водой и вилы. Вдоль стен справа — лежаки, застеленные варёной берестой. Вдоль стен слева — дощатые короба. Чувал, как положено, повёрнут устьем на вход, чтобы женщина Сорни-Най, живущая в огне, могла увидеть входящего и бросить уголёк, если входящий замыслил недоброе. На лето Сатыга снял с чувала деревянную трубу, и оголилось дымовое окно в кровле; его называли Дверью Бубна, потому что бубен вносили в дом через крышу. Со стропил свисали пучки травы, связки беличьих шкурок, мешочки с припасами, зимние одежды, охотничья утварь. На полке священной стены за чувалом стояли деревянные болванчики, обмотанные пёстрыми платками. Волоковое окошко напротив Айкони горело красным светом заката.

— А что ты мне дашь за помощь? — спросил Сатыга, прищуриваясь. — У тебя ничего нет, Нахрач. Твой дом бедный. Русские разорили Ен-Пугол и даже Ике-Нуми-Хаума у тебя забрали.

— Откуда ты знаешь? — ревниво насторожился Нахрач.

— Утром из Ваентура приплыл Щепан. Он сказал.

— Ике одряхлел, — Нахрач пренебрежительно махнул ручищей. — Его не жалко. Он не мог помочь даже себе. Но я знаю много других богов.

Нахрач замолчал, напряжённо глядя куда-то в пустоту. И вдруг на стене закачался долблёный ковш, зацепленный за крюк, — закачался и упал.

— Это сделал Самсай-ойка, старик твоего дома, — расслабляясь, пояснил Нахрач. — Я велел ему показать себя.

Сатыга встал, поднял ковш и пристроил обратно.

— Я знаю Самсай-ойку. Добрый старик. Но мне нужен сильный бог.

— Самый сильный бог Балчар — Волта, он живёт на Куломе в мышиной норе. Я умею звать его и говорить с ним.

— Так позови и поговори, — лукаво предложил Сатыга.

— Ты не веришь мне? — оскорбился Нахрач. — Ты сомневаешься, что я могучий шаман? Смотри!

Нахрач вынул нож из ножен, поддёрнул левый рукав и бестрепетно разрезал руку. Кровь потекла ручьём. Нахрач протянул руку Сатыге.

— Это настоящая кровь! — заявил он. — Хочешь попробовать на вкус? Я шаман и потому не чувствую боли! Я могу разогнуть мамонтовый бивень! В моём очаге синий огонь! Когда я камлаю, меня вверх подымает!

Но Сатыга с сомнением покачал головой.

— В прошлом году для меня ты сходил на Пелым и привёл оттуда три косяка хариуса. А сейчас только режешь руку и роняешь ковши. Эго не цена за мою помощь, Нахрач.

— Назови цену сам! — прорычал Нахрач.

— Сначала я хочу увидеть русских и понять, правда ли они жалкие и слабые, — ответил Сатыга. — А потом я назначу тебе цену за их жизнь.

Айкони видела, что Нахрач сердится, однако весь торг с Сатыгой был напрасным. Русские оказались ближе, чем рассчитывал Нахрач. На улице раздался тревожный крик — это вогулы обнаружили незваных гостей.

Владыка Филофей, отец Варнава, служилый Емельян и князь Пантила Алачеев шагали из тайги к деревне через луговину выпаса. Владыка тяжело опирался на палку. Пантила поддерживал Варнаву, у которого от усталости заплетались ноги. Емельян прихрамывал и сутулился, но держался за рукоять сабли. Одежда у всех была истрёпана и порвана; исцарапанные лица опухли.