Мало избранных

— Не знаю, — покачал головой Филофей. — Это он решает.

— Говори ты, Пуркоп.

— Он вылечит мою жену? — спросил Пуркоп.

— Я не знаю, сделает ли он это.

— Говори ты, Микай.

— Мне нужен сын, твой бог пошлёт мне сына?

— Ничего этого я не знаю.

— Ты ничего не знаешь, а твой бог ничего не может! — сказал кто-то.

Пантила переживал, что у владыки нет ответов.

— Бог может всё! — горячо крикнул он.

Нахрач, торжествуя, ухмыльнулся:

— Твой бог может всё, но не всегда делает. А наши боги всегда идут исполнять наши просьбы, но не всегда могут. Однако дырявая лодка с веслом лучше, чем целая лодка без весла. Чем тогда твой бог лучше наших богов?

— Он даст мне вторую жизнь без конца.

— У меня, у мужчины, пять душ, — для убедительности Нахрач положил на живот растопыренную пятерню. — Это птицы. Они не знают смерти. Я умру, а они улетят и поселятся в деревьях, в зверях, в других людях. Но они могут собраться вместе, и я тоже буду жить второй раз.

— Нахрач будет, — подтвердили вогулы. — Нахрач — большой шаман.

— Щенька, — Нахрач указал пальцем на Щеньку, — плохой охотник. Один раз я заманил в него душу его деда Артанзея, хорошего охотника, и Щенька убил медведя. Мы тоже можем жить и второй раз, и третий, и ещё много.

— Я говорил внутри себя с Артанзеем, да! — важно сообщил Щенька.

— Биса ты йому пидсадыв! — вдруг сказал Новицкий.

Он почему-то был мрачный и не вступал в спор.

— Отче, ответь ему! — отчаянно потребовал Пантила.

— Не хочу, Панфил, — устало отказался Филофей. — Хорошо, Нахрач, ты победил меня. Да, твои боги подчиняются тебе, и ты умеешь возвращать души в людей. Ты могучий колдун. Тогда сожги своего идола в Ермаковой кольчуге, ведь ты и без него можешь всё. А мы после этого уйдём.

Нахрач пристально и с пониманием поглядел в глаза владыке.

— Ладно, старик, — недобро согласился он. — Я притащу Ике-Нуми-Хаума с Ен-Пугола, и мы вместе его сожжём.

Вогулы расходились, довольные тем, что Нахрач переспорил русского шамана. А князь Пантила негодовал. Он не мог поверить, что владыка без боя уступил язычнику. На лице Пантилы горели красные пятна.

Пантила сдерживался до вечера, но потом его прорвало.

— Почему ты так сделал, отче? — он гневно смотрел на Филофея. — Почему ты не отвечал вогулам? Они задавали вопросы, на которые ты уже отвечал остякам! Нахрач смеялся над тобой! Ты обидел бога!

В балагане дымно горел чувал. Яшка Черепан и Лексей Пятипалов, казаки, рубили дрова. Служилые сушили возле огня подмокшую одежду. Отец Варнава и дьяк Герасим кашеварили. Владыка безучастно сидел боком на лежаке из жердей и о чём-то размышлял.

— Ты ведь сам князь, Панфил, — нехотя напомнил он. — Разве ты можешь приказывать остякам так, как Нахрач приказывает вогулам?

— Нахрач сильнее меня! — признал Пантила. — Но он не сильнее тебя!

— В этом и хитрость, — Филофей вздохнул. — Пока Нахрач княжит над своими людьми, спор о богах — тщетное и лукавое суемудрие, Панфил. Оно лишь тешит гордыню Нахрача и уводит от правды.

— А в чём правда?

— Правда в том, что Христос не придёт сюда, пока властвует Нахрач. Сначала надо лишить его власти, лишь потом можно говорить о боге.

— Ты хочешь позвать войско? — поразился Пантила.

Он преклонялся перед умением владыки побеждать

без оружия, и сейчас владыка в его представлении едва не потерял всё своё величие.

— Конечно, нет, Панфил, — печально усмехнулся Филофей. — Власть Нахрача обрушится тогда, когда будет повержен его кумир. Вогулы должны увидеть, что Нахрач не повелевает демонами, а служит им, и потому не может защитить тех, кого сам слабее.

Пантила легко понял мысли владыки. Как он не догадался сам? Он ведь много раз спрашивал себя: почему Нахрач сразу и князь, и шаман? Потому что шаманство подпирало княжение Нахрача! Пантила сморгнул, словно в глаз попала соринка, и его затопило стыдом за глупость и малодушие.

— Завтра мы сожжём Палтыш-болвана! — яростно выпалил он.

— Об этом я и думаю, — тихо сказал владыка.

…А Новицкому в этот день выпали свои испытания.

Когда владыка разговаривал с вогулами во дворе у Нахрача, Григорий Ильич увидел Айкони. Вместе с другими вогульскими женщинами она стояла за жердяной изгородью и слушала спор. Новицкий сначала даже не поверил, что нашёл эту девчонку. Окаменев, он смотрел на Айкони и не мог насмотреться. Такая маленькая, ладная, подобранная… Она была одета как мужчина — кожаная рубаха, штаны и широкий пояс, — но потом Новицкий разглядел вышивку на вороте и рукавах, разглядел женскую сумочку на левом боку — там, где у мужчин висел главный нож, медвежий. Айкони как-то одичала… Нет, не одичала, а сделалась совсем лесной, чужой. Она стояла совершенно неподвижно — так олень замирает в укрытии за кустами, чтобы не выдать себя хищнику. И неподвижность давалась ей легко, без усилия.

После спора Айкони ушла в дом вместе с Нахрачом, и Григорий Ильич, не показывая вида, весь вечер караулил её. Она появилась только в сумерках. Она вынесла из дома короткое весло и мешок и направилась к берегу Конды.