Мало избранных

Ерофей Колоброд сам изъявил согласие поехать из ретраншемента в Тобольск. Когда Бухгольц вызвал охочего человека на сие задание, никто не откликнулся: до Тары — семьсот вёрст, и это зимой, одному, по безлюдью. Но в крепости никто, пожалуй, не знал, каковы джунгары, а Ерофей знал. Семь лет назад он подрядился на строительство Бикатунского острога; острог построили, а через год откуда-то из Мунгалии нагрянули джунгары. Они прошли под священной ледяной горой Сумерой и спустились до Катунь-реки, напали на Кузнецкий острог, но были отбиты, и тогда обрушились на Бикатун-ский острог. Резня случилось страшная. Ерофей еле ноги унёс. Острог сравняли с землёй. А Ерофей усвоил: где появляются джунгары, оттуда надо бежать. Джунгары всё равно возьмут своё. Вцепятся как волки и не разожмут челюстей. Ни Бухгольц, ни офицеры этого не понимают. Их войско обречено. Если джунгары не смогут взять транжемент зимой, то добьют русских летом на пешем марше к Яркенду. Ерофей немало побродил по Сибири с гулящими людьми, привык к воле, а потому в армии от души пожалел, что записался в солдаты: нужда заставила и бес попутал. Он не был трусом, но знал, что не следует надеяться на удачу и совокупную стойкость — нужно спасаться без оглядки на других. Он не пропадёт на пути по Иртышу, а в степи с войском — пропадёт. К тому же он рассчитывал вёрст через двести встретить обоз, а обоз оставляет за собой такую накатанную дорогу, что никакой спотычки до Тобольска больше не будет, лети со свистом.

О делах ретраншемента Ерофей рассказал Ступину уже в возке.

— Да, люто степняки приступились, — Архип Миро-ныч покачал головой. — Жалко наших солдатушек, что там полегли. А Бухгольц — молодец. Я думал, он барабан надутый, только брюхом вперёд вышагивать умеет. А он вояка добрый, из ружей жжёт и на багинеты горазд. Полтавская закалка.

— Молодец, кто спорит, — согласился Ерофей, но, приглушив голос, добавил: — Только закалка ему не поможет. Нападение-то это — чёрт с ним: получили джунгарцы в рыло — и отлезли. Однако ж не убрались восвояси. Юргой стоят. И осада похуже натиска будет. Она всю кровь высосет.

— Голодуха, что ли, у вас? Провианта не хватает?

— Харчей в достатке, а дров нету. В транжементе холод. Всякое полено берегут. От холода люди слабнут, а где слабость — там хворь.

— Скорбут? — догадался Ступин.

— Скорбут, — кивнул Ерофей. — И чем дале, тем боле. Многие помрут.

— Не каркай, мы аптеку везём.

— Опоздали вы. На скорбуте язвенный мор начался. И то беда, так беда. Полковник Бухгольц гошпиталь завёл. Молитесь, чтобы удержал падёж. Я на Жигане видал, как язва народ постелью кладёт. Бич божий.

Ступин совсем помрачнел. Язва была куда опаснее осады и скорбута.

— А ещё степняки коней наших почти всех угнали. Как до Яркенда идти? Пёхом? Это вдвое дольше, а вокруг — конные орды. Везде пропасть!

Ерофей глядел в глаза Архипу Миронычу, словно тот должен был тотчас скомандовать отход. Ерофею хотелось, чтобы полуполковник разделил его убеждение в неизбежной погибели войска и тем оправдал для него не шибко-то праведное спасение. А полуполковнику оставалось только разозлиться.

— Да хватит меня пугать! — в сердцах огрызнулся он. — Ты сам себя настращал и почесал в Тобольск!

— Я тебе ни единым словом не солгал, — обиделся Ерофей.

— Ну, не солгал, и ерой! А моим обозным ни о чём не говори!

И вечером на стане у костра Ерофей рассказывал лишь о подвигах: как, отстучав «тревогу», принял смерть барабанщик; как солдаты врукопашную сшибались со степняками между казарм; как закрыли ворота и прикончили врагов, которые проскочили в транжемент. Новобранцы и купцы слушали Ерофея даже с завистью: ох, лихо там было, в крепости-то, и обидно, что они не поспели к потехе и не погрели душу молодечеством.

В толпе вокруг Ерофея стоял и Ходжа Касым. Он ехал в ретраншемент вдвоём с верным Сайфутдином, и груз у него был совсем небольшой: два пуда табака и три бочонка солонины. Выгода от продажи не стоила участия в деле самого Касыма, но Касым ехал не за выгодой, а товар взял для отвода глаз, чтобы не выделяться из числа прочих торговцев. Главное богатство — сорок лянов золотого песка — было зашито в пояс под одеждой Касыма, и Касым каждый миг ощущал его убедительную тяжесть на своём теле.

Известие о нападении джунгар на ретраншемент Ходжа Касым принял с удовлетворением. Значит, замысел губернатора начал исполняться. Гагарин сумел натравить кочевников на войско Бухгольца.

— Скажи, добрый человек, а как зовут предводителя у степняков? — обратился Касым к Ерофею, с поклоном подавая кисет.

— Я не помню, — Ерофей щепотью набрал табака из кисета. — Вроде, прозвище Худой. Только он жирный, как боров.

— Онхудай?

— Точно. Худай.

Всё сходилось. Пайцза — у зайсанга Доржинкита!