Малодушие

Воспоминание об этом меня поразило. Моя проклятая идея о том, что добродетели не существует, а равно и правды, к сегодняшнему дню окончательно задавила меня. И теперь вдруг вспоминаю, что я сам ее давно, кажется, оспаривал: ведь никто даже не узнал от меня, что снег живой, что его нельзя убивать; напротив, надо мной даже смеялись, а я дрался, а я мстил – и не за себя. Я несколько лет бескорыстно охранял то, чего никогда не было, но в итоге даже не пожалел об этом.

Но почему? Какая ложь кроется здесь, какой самообман довел меня до такого? Можно, конечно, предположить, а все-таки… Я отошел от окна и начал писать эти записки.

? Ты теперь наверно мою оценку ждешь, мнение хочешь услышать… Слушай, а писать-то зачем надо было? Нет, я конечно не говорю, что плохо, – хорошо, очень хорошо! (он, однако, лукаво заулыбался) Но все-таки: зачем? Каждый год такое «очень хорошее» по сотне штук пишется; твоя сто первая нам еще к чему?

? А почему нет?

? Нет, друг, ты скажи мне: во-первых, зачем это читать; во-вторых, опять же, зачем это писать?

? Что значит: «зачем писать»? А нужна какая-то причина? Стой, то есть, по твоему мнению, я написал что-то обыкновенное?

? Да.

? С чего бы это! Сам, наверное, прочитал как-то… Да ты ничего не понял!

Он уставился на меня, лицом изображая искреннее негодование:

? Слушай, а что тут понимать-то?

? Что? Ты даже представить не можешь, сколько всего сюда вложено!

Мы сидели в совершенной темноте – в этой его тесной комнате, в которой никогда не включали света. В паре метрах друг от друга: он – в кресле, я же, не знаю почему, на ковре. За ним было открытое окно, но с улицы не доносилось шума. Абсолютная тишина. Как всегда валялись везде вещи, всякие, а в углу лежал разобранный, сломанный компьютер.

В общем, было приятное ощущение мальчишеской комнаты и полная уверенность, что нас никто не слышит. Но мне не было приятно. Я ждал целый месяц, когда наконец-то он дочитает мою рукопись, специально даже не виделся с ним ради этого, и сегодня – наконец! Он позвонил, и я пошел.