Мальтийская цепь (сборник)

– Какая все это была гадость! – продолжал Павел Петрович, горячась и повторяя не раз приходившие в голову Литты слова. – Какая гадость!.. Ваш камердинер сознался, что подложил письма, и повторил точь-в-точь все, как было, и согласно тому, как изложено в вашей записке. Это – полное доказательство вашей невиновности, в которой, впрочем, я и не сомневался, – государь протянул Литте руку.

– Не знаю, как благодарить Ваше Величество, – ответил тот.

– Не благодарите, не за что! – перебил Павел Петрович (по мере того как он начинал волноваться, он говорил все отрывистей, бросая отдельные фразы). – Мы виноваты за наши порядки, что держали вас так долго в незаслуженном подозрении… Я – должник ваш теперь…

– Ваше Величество, я вознагражден уже возвратом вашего доверия.

– Вы лишились ваших земель в Италии? – спросил Павел Петрович, сдвинув брови, как бы не замечая слов Литты.

Граф печально опустил голову.

– Я вам даю у себя командорство с десятью тысячами рублей годового дохода. Вы представите мне свои верительные грамоты, как посол Мальтийского ордена. Для решения вопроса об Острожской ординации и для заключения конвенции о ней с вами я уже назначил князя Куракина и графа Безбородко. Эта ординация поступит в ваше ведение… Довольны вы?..

Литта тяжело вздохнул и еще ниже опустил свою красивую, мужественную голову. Его осыпали милостями, делали его снова богатым человеком, но к чему все это было для него?

Павел Петрович знал причину его грусти и следил за выражением его лица, и то, что на этом лице не показалось и признака радости при получении этих вещественных благ, видимо, доставило ему еще большее удовольствие. Он снова стал весел и, снова ласково положив руку на плечо Литте, тихо спросил:

– Скажите, вы все еще любите ее?

Невольная дрожь пробежала по всему телу Литты. Он не знал, что ответить.

Государь отвел его еще дальше в сторону и еще тише заговорил с ним, так, чтобы никто не мог не только слышать, но и догадаться, о чем они говорят.

XXII. Приглашение ко двору

Графиня Браницкая приехала навестить больную сестру, у которой бывала почти каждый день.

Скавронская сидела в большом кресле с высокою спинкою, протянув свои маленькие ножки на низкую подушку бархатного табурета. Рядом на столике стояли банки и склянки с лекарствами. Няня с вечным своим чулком сидела поодаль.

– Ну, здравствуй! Как ты себя чувствуешь? Лучше? – спросила Браницкая, целуя сестру. – Ну, ничего, – протянула она успокоительно, вглядываясь в бледное, похудевшее личико графики Скавронской, – обойдется, бог даст…

Няня в это время украдкой сделала у себя на груди крестное знамение.

Браницкая, видимо, старалась подбодрить больную, и Скавронская грустно улыбнулась, как бы понимая это старание ее.

– Ах, Саша, все одно и то же, – тихо проговорила она, откладывая на столик книгу, которую читала. – Просто сил моих нет.

– Как одно и то же? – подхватила Александра Васильевна, стараясь быть веселой и развеселить хоть немного сестру. – Помилуй, новостей у нас целый короб… Ты знаешь, – заговорила она с тем оживлением, с каким обыкновенно говорят с больными или рассказывают сказку детям, – генерал-губернатор Архаров велел от имени государя, думая этим сделать ему сюрприз, выкрасить в Петербурге все ворота и даже садовые заборы полосами черной, оранжевой и белой краски, на манер казенных шлагбаумов. Государь, узнав об этом «глупом», как он сказал, приказании, ужасно рассердился, и Архаров слетел с места. С ним вместе тоже выгнали со службы полицеймейстера Чулкова за его безобразные распоряжения, вследствие которых сено страшно вздорожало. И вот на них теперь ходит преуморительная карикатура… мне обещали достать ее, я привезу тебе… Нарисовано: Архаров лежит в гробу, выкрашенном полосами, как шлагбаумы, по четырем углам горят уличные фонари нового образца, а рядом стоит в полной форме Чулков, плачет и вытирает глаза сеном… и они ужасно похожи…

Скавронская слушала рассеянно и даже не улыбнулась на рассказ сестры.

– А это что у тебя? – меняя тон, вдруг спросила та, показывая на лежавший на столике билет.

– Приглашение от двора – явиться в среду к завтраку… К высочайшему столу.

Браницкая с некоторым удивлением взяла билет. Это было действительно приглашение статс-даме графине Скавронской.

– Ты поедешь? – спросила она.

– Нет, где же мне! – вздохнула Скавронская.

– И не думай отказываться, – замахала на нее руками Браницкая, – и не думай! Ты знаешь, это – особенная честь, и, если только тебя там не будет, я не знаю, что из этого выйдет… Нынче такие строгости.

– Да ведь я же больна совсем.

– Хоть бы при смерти была, – перебила ее Браницкая. – Раз у государя сказано – нужно исполнить… Ты посмотри, что с конным полком делают… Нет, это и думать нельзя! – закачала она головою.

– Да как же это, ваше сиятельство? – заговорила вдруг няня, молчавшая до сих пор. – Графинюшке и двинуться-то нельзя, и вдруг во дворец поезжай?

– Такие уж порядки, няня. Хуже будет, если не поедет.

– Господи, да зачем я им? – раздраженно протянула Екатерина Васильевна. – Зачем?