Мальтийский крест

– Как же ты сказала, что живешь с братом? – натужившись, сформулировал Волконский и неприязненно покосился на Фому. Фома был тут – тоже отчетливо – лишний.

– Извините, я не поняла, – сказала она. – А с кем же?

Лаура стояла перед ним совершенно свободно, как если бы тело ее, серебрясь, плескалось в воде.

– Так ты нас свозишь на Гозо? – спросил наконец граф.

– Отчего не свозить? – сказала Лаура. – Все происходит на Гозо медленней, чем на Луне, – напевно процитировала она то ли песню, то ли строку местного фольклора.

"Какого она сословия? – лихорадочно думал граф. – Если подлого, то… хм… Рублей десять. Нет, двадцать!" – расщедрился Дмитрий Михайлович.

– И на Комино свозишь? – спросил граф, подаваясь вместе со стулом поближе к девушке и придвигая с собою свечу.

– Мы на острове Комино все сидели у камина, – снова пропела она.

"Может, сумасшедшая? – с беспокойством подумал Дмитрий Михайлович. – Заплывешь с такой…"

– Но на Комино меньше шансов, – добавила Лаура прозой, и глаза ее загадочно блеснули.

– Вот как? – Волконский покраснел и снова покосился на Фому. "Вроде нормальная", – успокоился граф.

– Там берег пологий, – пояснила Лаура.

"Это удобно", – подумал посол.

Волконский наконец решил, что о благородном сословии не может быть и речи. "Так они и станут тебе петь, – подумал он. – Как на острове Комино мы, говорит, сидели у камина…"

– Ах, что же это я сижу! – граф подхватился.

Оказывается, во все время разговора с дамой он сидел, а дама стояла. С другой стороны – вот так прямо ведь не спросишь: ты дама или не дама?

– Поедем мы сегодня или не поедем? – раздраженно вклинился Фома.

Уже под легким утренним бризом они сели в красно-синюю фелюгу с двумя глазами, нарисованными на деревянных щеках по обе стороны бушприта. Лаура ловко оттолкнулась веслом и легко подняла парусок.

Пока она бегала от носа на корму, подбирая веревки, Волконский разглядел пятку, и пятка его таки добила. Это была совершенно нежная, розовая пятка, выглянувшая из сандалий на босу ногу. Он перевел взгляд на свои сапоги. "Типично мальтийские ичиги, ваше сиятельство, беспримерно теплые" еще с вечера довели его ноги до температуры забортной воды. "Беда", – подумал граф, чувствуя, что именно так сходят с ума: ночь, разведка, египтянка. Фома, к сожалению.

Волконский вспомнил о таинственном свертке на плечах русалки, только когда получил вдруг через день визитную карточку с красивым гербом и фамилией Тестаферрата.

"Тестаферрата? – он повертел квадратик в руках. – Может, надумал-таки дом в Мдине продавать? Поздно, брат". Прочел адрес: "Каса Рокка Пиккола, Марфа-Ридж". И вдруг захватило дыхание. "Марфа-Ридж. Не может быть", – подумал он, поднес визитку к лицу и с силой вдохнул запах, словно в запахе могла содержаться последняя разгадка.

Сквозь сухую типографскую мяту пробился едва слышный аромат дикого мальтийского гладиолуса.

37

Узнав про назначение Платона Зубова генерал-адъютантом, Потемкин перестал писать из Измаила.

Екатерина понимала причину молчания светлейшего. Оттого внимательно вчитывалась в официальные реляции с берегов Дуная. Кроме подписи фельдмаршала, ничего знакомого между строк. Наконец сама вызвала в Санкт-Петербург.

Потемкин прибыл в ночь.

За завтраком управляющий имениями поляк Тадеуш Ястржембский, в просторечии Душка, доложил, что прибыл конный поезд с коноплей из Болохова. Так не прикажет ли князь четыре берковца* оставить для внутреннего пользования? А остальное – в подмосковную на выделку?

– Это где ж такое у меня – Болохово? – лениво спросил князь.

– Так Болохово ж воно… – Тадеуш почесал бакенбарды и посмотрел на юго-запад. Потом еще почесал и неопределенно повел рукой на юго-восток, очертив, таким образом, довольно обширный сектор российской территории.

– Ну? – сказал Потемкин.

– Алэ дозволит пан до зошиту?… – потупился Тадеуш.

– Да ладно! Зошиту…** Умному байдуже***, дураку-то хуже, – махнул рукою князь.

По тайному распоряжению Потемкина Душка перетирал коноплю на дурман и поставлял травку ко двору его ханского величества Шагин-Гирея – в Крым.

– Вот это я понимаю – вассальная зависимость! – говорил Потемкин царице. – По сравнению с этой, матушка, все договоры с Крымом – чистая иллюзия.

Царица морщилась, как морщится девочка-подросток при неприятных, но необходимых процедурах.

Да, после выхода из состава Порты Крымскому ханству приходилось несладко. Привычные каналы поставок травы с берегов Босфора закрылись наглухо. А местное крымское зелье напоминало русскую похлебку из кваса: котел вычерпаешь – только живот вспучит, а сытости ни на грош.

– Не много тебе для внутреннего-то пользования? – спросил Потемкин, усмехаясь.

– Так семья ж, – развел руками Тадеуш и задом попятился из столовой.

Самого князя от курения тошнило, он никак не мог взять в толк удовольствия. Однако других понимал и даже соболезновал галлюцинирующей зависимости.