Мальтийский крест

— Кому ж неинтересно, — состроил мефистофелевскую гримасу Ляхов. — Я, чтобы было ещё интереснее, предлагаю создать отряд «Печенег-7», или — «Печенег-А», от слова «амазонки», для вящей экзотики. Первый взвод супербарышень я вам через неделю представить готов. Два следующих — через три, из уже числящихся в кадрах, и других тоже, от профессиональных разведчиц до философинь, филологинь и инженерш любой квалификации. На военмехе, кафедрах взрывчатых веществ или артиллерийских систем есть тоже весьма талантливые девочки… Каждая будет иметь какое-нибудь мастерское спортивное звание, от стрельбы, боевых единоборств и горных лыж до акробатики, художественной гимнастики включительно. Я уже прикидывал наши мобилизационные возможности. Через верископ в том числе. В таком отряде и особые курсы ввести можно, в присутствии мужского контингента неуместные, и ещё всякое такое… — он пошевелил в воздухе расставленными пальцами.

— Снова несёт тебя, Вадик, — сказал Тарханов, а Уваров вслушивался в слова полковника с большим интересом.

— Да пусть и несёт. Свободный поток сознания, он, знаешь ли… Очень способствует.

Ляхов особенным образом приосанился, подвинулся на самый край мягкого кресла, положил локти на стол и взгляд его стал отстранённо-туманным.

Хорошо поставленным голосом (не зря в детстве занимался в драматической студии), начал вдруг читать, будто священник с амвона проповедь пастве:

— О, если ты покоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовёшь,
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь твёрд в удаче и в несчастье,
Которым, в сущности, цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твоё в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова —
Без прежних сил — возобновить свой труд,
И если ты способен всё, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Всё проиграть и всё начать сначала,
Не пожалев того, что приобрёл,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперёд нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: «Держись!» —
И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить,
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить.
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, —
Земля — твоё, мой мальчик, достоянье!
И, более того, ты — человек!

— Киплинг, если не ошибаюсь, — сказал Уваров, когда произошёл процесс усвоения психологически выверенного текста.

— Кто же ещё, — кивнул Ляхов. — В нашей богоспасаемой державе между поручиком Лермонтовым и поручиком Гумилёвым зияет дырка диаметром в век. В промежутке исключительно: «Только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она…», «И пошли они, солнцем палимые, повторяя — „храни тебя Бог“», «Ваши пальцы пахнут ладаном…». Какая, на хрен, при такой поэзии национальная идея? То ли дело: «Несите бремя белых, пошлите сыновей…»

Полковнику Тарханову эти интеллигентские рассуждения были мало интересны. Некрасова он читал, по программе, и Лермонтова. Гумилёва в основном от Вадима слышал, до Киплинга его образованность не дошла. А сейчас показалось, что — надо бы. Он, разумеется, не воспринял общение Ляхова с Уваровым на их уровне за унижение, но некоторую обиду всё же испытал. Но тут же и снизил планку. На скрипке его тоже играть не научили, так что?

— И вообще, дорогие друзья, — с весёлым вызовом сказал Вадим, — совершенно ни в чём я вас убеждать не собираюсь. У меня к вашей службе отношение десятое. А вот в хороший кабак приглашаю. На несколько часов службу забудете и к выходящей за пределы вашего воображения жизни прикоснётесь.

При этих словах Уваров насторожился: Вадим Петрович никогда (в его присутствии, по крайней мере), не говорил ничего просто так. И, следовательно, опять ожидается нечто интересное.