Мальтийский крест

Толпясь в зале, девчонки волей-неволей выглядывали в окна и видели там то, чего не видели никогда. Одно дело — фильмы и картинки, другое — подлинная жизнь. Да ещё на другой планете. При всём сходстве Земля — совсем не Таорэра!

Они знали, как должна выглядеть планета, на которой предполагалось трудиться всю оставшуюся жизнь, но то, что ждало их снаружи, — совсем, совсем другое!

Им не приходило в голову, да и не могло прийти, что ситуация изменилась кардинально. Ни одна из них (кроме Анастасии, получившей эти знания в свёрнутом виде от Новикова одномоментно, назло Дайяне), от рождения не имела понятия, что такое «свобода» и что такое «воля». От почти средневековой (японского типа) этики безусловной преданности повелениям и любым прихотям сюзерена их специальной формулой освободил Лихарев. Получив при этом огромное наслаждение.

Сам он сумел в двадцатые годы дойти до подобной независимости напряжённой нравственной работой, самовоспитанием, за счёт ошибки старших, слишком торопливо наложивших личину коммуниста-энтузиаста поверх болванки аристократа и выпускника Пажеского корпуса. В сочетании с подлинными жизненными реалиями Революции и Гражданской войны результат получился интересный.

Сейчас, то ли в благодарность своим спасителям, то ли от извращённого любопытства экспериментатора, Валентин сделал девушкам щедрый подарок. Теперь они смотрели на ярко-синее осеннее небо, на горы вдали и город внизу совсем другими глазами, чем несколько минут назад.

Это не учебная картинка на стереоэкране, это мир, где им предстоит жить, хотя и неизвестно пока, в каком качестве. Но абсолютно независимо от только что бывшего и вдруг исчезнувшего блока в подсознании.

— Всё, барышни, — заявила Майя, когда они остались в доме одни. — Снимайте свою военную сбрую. Не надоело ещё? Здесь мужиков нет. Займёмся вашим внешним видом. Уж больно вы одинаковые. А потом обед, отдых — и на прогулку. Посмотрим, что у нас выйдет…

Курсантки в своих обтягивающих комбинезонах, высоких сапогах, да и с лицами, всё ещё не пришедшими к норме, смотрелись в гостиной Ларисы чужеродно.

— Впереди у нас пятьдесят лет необъявленных войн, — вдруг сказала Анастасия. — И мы подписались на весь срок…

Татьяна не поняла, откуда это и к чему сказано, а Майя рассмеялась. Начитанностью она отличалась с детства.

— Какое чудо! Хемингуэй! Вы его тоже проходили на курсах. Или?

— Один хороший человек недавно сказал, — с долей вызова ответила Настя. — Разве неправильно сказал?

— Совершенно правильно. И я, пожалуй, догадываюсь, кто именно это был. Молодец, девочка, не ошибёшься…

Продолжать она не стала.

— Раздевайтесь, быстро. И в баню. Таня, там всё готово?

Готово было. Татьяна сразу отдала команду домоправительнице заняться вопросом. Не по одной же водить девушек в ванную или душевую. А в просторной бане, занимающей цокольный этаж, с тремя отделениями: русским, сауной и турецким с каменными лежанками и содовым паром, пятнадцатиметровым бассейном, наполняемым из личной артезианской скважины ледяным нарзаном, несколькими душевыми рожками в отдельных кабинках, с большой комнатой отдыха. Гостьям будет приятно, и они с Майей смогут посмотреть на каждую профессиональным взглядом, да и поговорить непринуждённо. Что совсем нелишне, раз уж придётся этих красоток сначала пасти, а там… Ну, там как получится.

…Кстати, в очередной раз нужно сказать спасибо Ларисе. Она выкупила эту четырёхэтажную виллу, заброшенную, полуразрушенную, совершенно никому не нужную, кроме окрестных жителей, которые там оправлялись по пути домой, сносили мешки с мусором и, при случае, воровали для непонятных целей кирпичи и изразцы от печей, с сохранившимися авторскими рисунками весьма известных художников начала прошлого века.

Тем не менее эта руина оценивалась городскими властями для желающих её приобрести в собственность вдесятеро от реальной цены. Ни одна душа в пределах КМВ её покупать не собиралась, а пустить раритет под бульдозер даже у давно деградировавших чиновников местной мэрии как-то силы воли не хватало. Или нечувствительно давили на них высшие силы. Тоже ведь бывает. Хочешь стать «сукой»[13], а не получается. Даже внутри тюремной камеры. Не дано, и всё. Если от рождения — место только у параши.

Мадам Эймонт, она же Лариса, с мэром и его прихлебателями нашла общий язык сразу. Ничего не изображая специально, просто вспомнив, как перед ней в некий момент начал заискивать сам Троцкий (правда, при этом туманное московское небо разрывали всполохи ружейно-пулемётного огня, и никто из кремлёвских властителей не знал, где встретит рассвет — в своём кабинете, в лубянской камере или в водосточной канаве без сапог и знаменитой кожаной куртки).

Покачала перед глазами главы города ножкой в остроносой туфельке на двенадцатисантиметровой шпильке, поймала его бегающий взгляд своим, как мишень — перекрестием оптического прицела, и больше не отпустила. Все вопросы были решены сразу. Не пришлось и намекать на личное знакомство не столько с Великим князем, как с его близкими помощниками.