Мальтийский крест

— Знаете, Джеральд, как вас теперь положено отчествовать, яко настоящего столбового дворянина? Вы ведь наши обычаи знаете?

— Форстерович, — улыбнулся навстречу императорской улыбке президент.

— Так хочу тебе сказать, Джеральд Форстерович — я теперь имею право на ты обращаться, гра-амадную ты только что ошибку совершил. — Олег Константинович просто лучился весельем и добрым юмором.

— Уточните, пожалуйста, — сам не понимая почему, напрягся президент. Нехорошим холодком вдруг за воротник рубашки повеяло.

— Да нет, ничего, настолько-то ты русский язык понимаешь, со всеми его сложными оборотами. А в психологии и геральдике — мимо пролетел. Орден принял, к сердцу прижал, за честь оказанную винишка пригубил. Только самую-самую тонкую детальку твоё трижды высшее образование понять не позволило. Минуты, чтобы догадаться — хватит?

На тридцатой секунде до Доджсона дошло. Ох, как дошло!

Если кавалер ордена Белого Орла — автоматически дворянин, а также — особа IV класса[118], а Император — Всероссийский, несменяемый Предводитель дворянства да одновременно — глава орденского капитула, так кто теперь для него «их высокородие» господин Доджсон?

Тут, конечно, всё непременно сводилось к обыкновенной шутке, не феодальные времена всё-таки. Не потребует же от своего «сэра» английская королева громоздиться в седло и ехать освобождать Гроб Господень. И тем не менее…

Никто бы не помешал американскому президенту сорвать с шеи этот царский орден, хоть на пол бросить, хоть вежливо, с поклоном, в руки возвратить. Но — не сделал. Иначе — что дальше будет? Император сильнейшей на планете державы мгновенно из друга превратится в злейшего, смертельного врага. Самодержцы такого не прощают. А времена ведь действительно грядут ох какие непростые. Союзниками (такими союзниками!) разбрасываться — себе дороже выйдет.

— Ты, Форстерович, теперь кто? — продолжал Олег Константинович. — Я твою американскую должность не беру. Там ты вольный владыка заморской державы, над своими людишками властный, в полном праве (а я тебя поддержу, хоть флотом, хоть танками). А на российской земле — видишь, как получается… Я ведь тебя за язык не тянул, первый ты мне сказал, что боишься наступления «нового феодализма»! Если опасаешься, так отчего же нам с тобой первыми на его наступление не среагировать? Целее будем!

Трудно — понимаю, демократические кандалы шагнуть не дают. Куда ж нам без «Либерте, эгалите, фратирнете»?

Если же «посмотреть с холодным рассудком вокруг», очень даже понятно — куда. Тем более — зачем.

Император видел, что Доджсон не по обстановке занервничал. А что, казалось бы, такого произошло? Ну, орденком его почтил, все иностранные лидеры постоянно друг друга чем-нибудь да награждают. Другое дело — никто, наверное, так вот грубовато не намекал… Да ничего, переживёт, одумается, когда хмель выветрится.

— Садись, садись, — указал рукой президенту на кресло Олег Константинович. — Шампанское — мы просто так выпили. По традиции. Сейчас Миллер нам чего-нибудь лучше принесёт…

Никто на свете не поверил бы, что американский президент, что называется, поплыл под психологическим натиском русского царя. При условии, что кому-нибудь на свете вообще позволили бы наблюдать подобную картину. Кроме адъютантов и камердинеров, естественно.

Император закурил свою обычную папиросу, трезвый что в алкогольном понимании, что в эмоциональном. Обратился к президенту, совершившему самую большую ошибку в своей жизни, попытавшись с Олегом Константиновичем разговаривать, как с каким-нибудь Каверзневым или Паттон-Фантон-де Вирайоном[119]!

Прикиньте разницу. Одному — в двадцать лет поступить в самый престижный университет САСШ, имея за спиной родителей-миллионеров, два колледжа, чудесный жизненный опыт бонвивана, где и недельная поездка в Париж «по девочкам» мало отличалась от «простой» выпивки в кампусе с однокурсницами. Легкая и приятная жизнь. Президентом далеко не каждый станет, но правительственным чиновником или адвокатом с не меньшим заработком — гарантированно.

Другому, пусть и урождённому Великому князю — с десяти лет воспитываться в обычном кадетском корпусе, где никого не интересует твоё происхождение. Выживешь — молодец! Сломаешься — даже ротный воспитатель за тебя не ответит. «Не потянул парень» — и всё на этом.

Потом, в девятнадцать — три года самого тяжелого в России военного училища — Николаевского кавалерийского.

Кто не знает, как весь первый семестр кожа с бёдер и голеней до мяса стирается, а в седло каждый день садиться надо, хоть умри, — тот ничего не знает. И в двадцать два — погоны корнета. Служи, куда пошлют.

Никого твои весьма относительные шансы на опереточную должность Местоблюстителя не интересуют. Почти двадцать следующих лет и оттарабанил, только в Уссурийской тайге — четыре!

И вот напротив этого, битого-перебитого, почём фунт лиха до копейки знающего человека — целый президент. И даже — великой державы. Спокойный, сытый, мясом кормленный, как казаки, две недели, бывало, конским комбикормом питавшиеся, о «территориалах» выражались.