Малуша. За краем Окольного

На миг Бер прижал ее к себе и слегка толкнул бедрами, намекая, что имеет в виду, и Мальфрид пронизал жаркий трепет.

– Но так не годится. – Бер отпустил ее. – Вот был бы моим отцом не мой отец, а Сигват – тогда другое дело. У нас было бы седьмое колено.

– И что тогда? – со стесненным дыханием прошептала она.

– Я бы сам женился на тебе. И больше не пришлось бы беспокоиться, что делать с тобой и твоим… головастиком.

– Сам ты головастик! – фыркнула Мальфрид, не зная, чувствовать себя польщенной или обидеться.

– Где бы ты его ни раздобыла. Раз уж ты не хочешь говорить.

– Ты муж редкого благоразумия и благородства! – Мальфрид вытянула губы трубочкой, будто собираясь наградить его поцелуем.

– Ну вот, и я дождался великой славы! Думал, так никто и не заметит моих несравненных достоинств.

– Я замечаю. – Мальфрид погладила его по шее. – Все до одного.

Бер тряхнул головой, будто желая сбросить ее ладонь. Но она чувствовала, что ее ласки его приятно волнуют и он вовсе не рвется от них избавиться. Взгляд его скользил по ее груди, ясно проступающей под сорочкой, с вовсе не родственным выражением. Несмотря на тяжеловесные черты лица и загнутый книзу кончик носа, Бер казался ей очень привлекательным, и она не раз уже пожалела об их слишком близком родстве. Особенно после того, что он сейчас сказал…

Однажды она уже на этом обожглась, напомнила себе Мальфрид. Не стоит совершать ту же ошибку дважды.

– Что ты на меня пялишься? – с вызовом прошептала она, повторяя его слова. – Я слеплена как все девки, и не говори мне, что для тебя тут есть что-то новое.

Он поднял глаза к ее лицу. Вопреки решительным и разумным речам, в его голубых глазах под светлыми бровями отражалось желание – и ожидание. Он сказал нет, но в душе жалел о собственном благоразумии. Его грудь часто вздымалась под ее ладонью.

Мальфрид глубоко вдохнула, опустила ресницы и поцеловала его в губы. Пусть он знает: их родство не мешает ей видеть его достоинства как мужчины…

Бер было ответил ей; как от удара огнива по кремню вспыхивают искры, так кровь ее вспыхнула от ощущения влажного тепла его рта. Она прильнула к нему, уже ни о чем не думая и стремясь как можно полнее ощутить вкус его поцелуя. Все те полуосознанные чувства, что бродили в ней всю весну, вспыхнули, прояснились и овладели ее волей.

Но тут Бер опомнился и уже не шутя оторвал ее от себя.

– Блуд на тя напавше![18] – Часто дыша, он смотрел на нее без гнева и осуждения, но во взгляде его появилась решимость. – Ты же теперь невеста Волхова!

– Это так важно? – Мальфрид ощущала разочарование, как телесную боль.

– Еще бы! Да он нас обоих утопит, едва мы в лодку сядем! Нет уж! – Бер отошел, подобрал с песка льняное платье Мальфрид и швырнул в нее. В каждом его движении сказывалась досада. – Я хочу прославиться, но не ужасной смертью в наказание за кровосмесительную связь!

– Ты пожалеешь обо мне, когда я утону! – пригрозила Мальфрид.

Он будто не слушал, стоя к ней спиной. Словно не желал показывать ей своего лица. Что там сейчас, на этом лице? Досада? Осуждение?

Она подождала, пока его голова покажется из ворота рубахи, и добавила:

– Ведь если Волхов захочет меня забрать, никакое умение плавать мне не поможет!

– Я ни разу не слышал, – Бер обернулся, – чтобы хоть одна утонула в Купальскую ночь. Но сердить его все-таки не стоит. Особенно если ты собираешься остаться с нами навсегда.

* * *

Перед Купальской ночью Мальфрид была так занята, как будто и впрямь выходила замуж. Этим утром они с Бером уже не пошли на реку, зато в полдень в Хольмгард явились те одиннадцать дев, с которыми она недавно побывала на Волховой могиле. Переплывая реку от Словенска к Хольмгарду, они пели, и над широкой водой далеко разносилось:

– Ой, раным-рано на Купалу, Выходила Заря-Заряница,
Ой, раным-рано на Купалу,
Заря-Заряница, Солнцева сестрица,
Ой, раным-рано на Купалу,
Она брала золотые ключи,
Отпирала золотые ворота,
Выводила доброго коня…

– Мальфи, за тобой девки пришли. – Полюбовавшись ими с речной вежи, Бер явился за Мальфрид в девичью избу. – Готова?

Мальфрид только вздохнула. «Свадьбу Волхова» здесь обставляли так торжественно, что она напрасно себя убеждала: завтра она опять будет сидеть на этой же скамье и ничего в ее жизни не изменится.

– Выводила, брату речи говорила,
Ты седлай доброго коня,
Ой, раным-рано на Купалу,
Выезжай во широкий луг,
Где девицы гуляют,
Веночки свивают…

– Ты все-таки приглядывайся, – негромко посоветовала она Беру, когда пение звучало уже почти в дверях, и кивнула в ту сторону. – Знаешь, как бывает: кажется, что на всем свете нет женщины, достойной тебя, а потом вдруг появится еще одна, и ты сразу поймешь, что очень ошибался!

– Была у меня одна госпожа бабушка, – вполголоса бросил Бер, – а теперь стало две!