Малый круг

О нет! Наташа конечно же не собиралась бросать в лицо Бен-Сауле какие-то упреки. Ведь совсем еще недавно Бен-Саула была для нее идеалом. Идеальным, следовательно, был для Наташи и языческий мир бессмертной, не верящей в судьбу «последней представительницы» великого племени магов. В пятилетнем возрасте вместе со старенькой бабушкой Бен-Саула репатриировалась с Тибета. Бабушка давно умерла, Бен-Саула жила одна-одинешенька, без родственников. Наташа верила всему, что говорила Бен-Саула, потому что ее фантазии были для Наташи ярче, привлекательнее действительности. Так продолжалось до недавнего времени. До появления болгарского лейтенанта. До разговора, когда Бен-Саула, предав забвению философию великих магов и не ссылаясь более на паука, посоветовала Наташе не валять дурака, послать подальше Димочку и быстренько выйти замуж за Петра Петровича. Теперь ни мир Бен-Саулы, ни собственная жизнь не казались Наташе идеальными. Она ничего не сказала Бен-Сауле. Наташа слишком любила «последнюю представительницу», чтобы дать разрушиться в своей душе ее образу. Наташа собиралась уйти из парка одна, совершенно одна, чтобы больше никогда не встретиться с Бен-Саулой. Лучше сохранить память о прежней Бен-Сауле, истинной «последней представительнице», чем продолжать знакомство с новой — девушкой болгарского лейтенанта.

В начале аллеи показался Петр Петрович. Он уже видел Наташу и улыбался ей. Какие-нибудь пятьдесят метров их разделяли. Петр Петрович поравнялся с цементным мальчишкой-фавном. Сзади раздался вздох. Наташа подумала, да, конечно, Лахутина груба и не очень умна, но по-своему, в меру собственного понимания жизни, хочет ей добра. А недавно, например, целый час уговаривала Наташу принять предложение Петра Петровича и отвергнуть Димочкино. Даже заплакала, сказала, что это она пропащая, что так уж глупо все в жизни у нее сложилось. Сначала был любимый мальчик, ушел в армию, забылся за два-то года, а потом… Были, конечно, и противные, а некоторых просто жалко, вот, скажем, архитектора. Он нежный, тихий, доверчивый, и с женами ему всю жизнь не везло. А Наташа не такая, Наташа — сильная, вон как ее все любят. И не надо от добра добра искать. С Петрушей ей будет спокойно. А Димочку к черту!

…Наташа медленно поднялась со скамейки. «И вновь, — подумала растерянно, — я в этой жизни неубедительна! Что будет? Чего я жду? Я сейчас расскажу им, прямо сейчас расскажу про этот кошмар с машиной, как всю жизнь, сколько я себя помню, они, родители, ругались и мучили друг друга. Как отец, когда купили эту проклятую машину, а мать сказала, что надо нажать какой-то рычажок, а оказывается, надо было другой, потому что фары вдруг как-то не так вспыхнули, как он обернулся и ударил мать, сидящую сзади, а та вцепилась ему в волосы, и они начали драться… Как я нажала на какую-то педаль, машина врезалась в столб, а я с разбитой мордой убежала и больше не вернулась домой… Только зачем рассказывать. Зачем объяснение с Петром Петровичем? Зачем мне Димочка? Они же все-таки люди, неужели я мучаю их, потому что мне самой плохо? А может… мне просто все равно? Господи, неужели я и в самом деле равнодушное, пустое зеркало? Неужели мне все равно, кто в меня смотрится? Когда же я наконец увижу в нем… себя? Да! Надо выбираться, надо немедленно выбираться, только… не поздно ли? Нет, стать собой никогда не поздно! Вот только что я им скажу?»

Наташа растерянно шагнула навстречу Петру Петровичу, но в этот момент протяжный общий вздох вновь, как когда-то давно, когда Петр Петрович полез в фонтан, пронесся над парком. И снова Наташа различила в нем звонкое «ой, мамочка-а-а!» Лахутиной и свист Бен-Саулы. Наташа оглянулась, увидела Димочку.

— За мной должок, — отодвинув Наташу, он шагнул к Петру Петровичу.

— Прекратите! Прекратите! — заметалась между ними Наташа.

Она по очереди заглядывала им в глаза, и ей казалось, она видит свое перевернутое, уменьшенное в тысячу раз отражение. Она вспомнила, как однажды, когда ей было лет пять, а может, шесть, она поднялась на цыпочки и увидела в зеркале свое лицо, одновременно удивленное и надменное, даже скорее надменное, нежели удивленное, выражающее не только непререкаемое презрение к чему-то, но и свое непонятное право на это презрение. И совсем как тогда, много лет назад, Наташа вновь не поверила, что это она, таким гордым, а главное, красивым было лицо. Словно и сейчас самую свою суть разглядела Наташа в воображаемом зеркале. Вот только что это за суть, она опять не поняла…

ПЫЛЬ

I

Лукьянов еще прощался с приятелями, обещал фотокору Леве, что завтра обязательно договорится с ответственным секретарем о командировке на Памир, но двери вагона уже захлопнулись, литые скульптуры «Площади Революции» — пограничник с собакой, пионеры, девушка с книгой, куры, петухи, спортсмены — вытянулись в сплошную мельтешащую линию. Поезд ввалился в туннель, загудел, как желтое, наполненное светом, веретено.