Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

Мы любим любовь и не умеем любить. Из этой любви и нашей к ней неспособности рождается мораль. Спиноза мог бы сказать, что здесь имеет место имитация чувств, но… Каждый имитирует те чувства, которых ему недостает. Как вежливость является видимостью добродетели (быть вежливым значит вести себя так, как будто ты добродетелен), так всякая моральная добродетель, очевидно, является видимостью любви. Быть добродетельным значит вести себя так, как будто ты любишь. За неимением добродетели мы притворяемся, и это-то и называется вежливостью. Из-за неумения любить мы тоже притворяемся, и это называется моралью. А дети копируют родителей, которые в свою очередь копируют своих родителей, и так далее и тому подобное. Шекспир был мудрым человеком: мир – театр, жизнь – комедия. Впрочем, не все роли и не все актеры здесь ценятся одинаково… Возможно, мораль – не более чем комедия, но что за комедия без морали? И что на свете серьезней и реальней смеха и слез? Да, мы притворяемся, но это не игра: правила, которые мы соблюдаем, не столько развлекают нас, сколько определяют нашу сущность – к худу или к добру. Да, мы, если угодно, играем роль, но каждый – свою. Это наша пьеса, это наша жизнь. В ней нет ничего произвольного и случайного. Тело ведет нас, влекомое желаниями; детство подводит нас к этому, движимое любовью и законом. Желание прежде всего стремится брать. И любовное желание хочет прежде всего поглощать, пожирать, обладать. Но закон это запрещает. И любовь запрещает, отдавая даром и служа защитой. Фрейд гораздо ближе, чем сам он полагал, подошел к евангельскому духу. Мы всосали любовь с молоком матери – ровно столько, чтобы понять, что одна любовь способна дать нам ощущение полноты бытия. И как только мы это понимаем, мы начинаем тосковать по любви, которой нам всегда будет не хватать. Отсюда ведут происхождение наши добродетели, порой приблизительные и слабые. Они – та почесть, которую мы воздаем любви, когда ее нет, и признак того, что она по-прежнему значима для нас даже в свое отсутствие. И если любовь царствует, но не правит, она продолжает отдавать нам приказы – именно это называется добродетелью.

Нам не хватает любви, повторю я, и часто это единственное практическое доказательство того, что она у нас есть.

Мы превратили этот недостаток в силу, даже в несколько сил, и именуем их добродетелями.

Это в полной мере относится к великодушию. Мы показали, что оно зарождается там, где нет любви, но… Речь не идет о полном отсутствии любви, потому что у нас, по меньшей мере, остается любовь к любви, и ее достаточно, чтобы сохранять свое значение в качестве модели или заповеди там, где любовь как чувство потерпела крах. И поскольку любовь побуждает нас отдавать, то в отсутствие любви эту роль выполняет великодушие, призывая отдавать тем, кого мы не любим, и отдавать тем больше, чем сильнее они нуждаются или чем богаче наши возможности. Да, именно так. Там, где любовь не может нас вести, потому что ее нет, пусть нас ведет необходимость срочно прийти к другим на помощь. Иногда это поведение ошибочно называют милосердием. Ошибочно потому, что подлинное милосердие и есть любовь, а фальшивое милосердие есть снисхождение или сострадание, тогда как нужно называть его великодушием. Ведь оно и в самом деле зависит от нас, являя собой полную свободу – в мыслях и поступках, – восстающую против рабства инстинктов, собственничества и страхов.

Конечно, лучше бы, если бы это была любовь. Именно поэтому мораль – это еще не все и даже не самое главное. Но все-таки великодушие лучше эгоизма, а мораль лучше безволия.