Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

Теперь нам понятно, что с состраданием дело обстоит совершенно иначе. Хотя сострадание и является одной из форм симпатии, но это симпатия в боли или печали, иными словами, это соучастие в чужом страдании. Вот что важно: не все страдания стоят друг друга. Есть даже дурные страдания (например, страдание завистника при виде чужого счастья). Но они от этого не перестают быть страданиями, а любое страдание заслуживает сострадания. Здесь мы наблюдаем крайне интересную асимметрию. Всякое удовольствие есть благо, но далеко не каждое – моральное благо (большая часть наших удовольствий вообще безразличны к морали), больше того – далеко не каждое приемлемо с точки зрения морали (вспомним об удовольствии палача). Следовательно, симпатия в удовольствии стоит ровно столько, сколько стоит само удовольствие, вернее, поскольку симпатия может цениться выше (например, участвовать в чужом удовольствии, даже безразличном к морали, может быть похвальным, потому что это противоположно зависти), она ценится лишь в той мере, в какой удовольствие не является моральным извращением, то есть чувством, в котором превалируют ненависть или жестокость. Напротив, всякое страдание есть зло, и всегда – моральное зло, но не потому, что является морально предосудительным (есть множество невинных страданий, а также добродетельных и героических страданий), а потому, что с точки зрения морали страдание прискорбно и достойно сожаления. Вот это сожаление и есть сострадание, вернее, его минималистская форма.

«Разделять радость, которую А испытывает при виде чинимого Б зла, – нравственно или нет?» – задается вопросом Макс Шелер. Разумеется, безнравственно! Но разделить страдание Б – нравственно.

А как обстоит дело, если страдание Б – дурной природы, например если он страдает, видя счастье В? Сострадание требует разделить с ним его боль, и именно это делает сострадание милосердным. Разделять чужое страдание не значит одобрять вызвавшие его причины, которые могут быть как хорошими, так и дурными. Это значит отказываться воспринимать страдание, независимо от его качества, как нечто безразличное, а человека, каким бы он ни был, как неодушевленный предмет. Вот почему сострадание по сути своей универсально. Оно тем более нравственно, чем меньше задается этими вопросами и рассуждает о моральности или аморальности своего объекта. Тем самым оно ведет к милосердию. Асимметрия та же, что между удовольствием и страданием. Симпатизировать палачу, разделяя его злорадство, значит разделять его виновность. Но сострадать его страданию или его безумию, тому, что его переполняет всепоглощающая ненависть, пожирающая его изнутри, сострадать его унынию и ничтожеству, значит остаться невинным перед лицом раздирающего его зла и не добавлять к его ненависти своей. Христос сострадал своим палачам, Будда – злодеям. Слишком высокие примеры? Разумеется, но ведь мы не зря считаем их высокими. Сострадание противостоит жестокости, которая радуется чужому страданию, и эгоизму, которому на него наплевать. Если мы убеждены, что жестокость и эгоизм – недостатки, значит, сострадание – достоинство. Является ли оно добродетелью? Восточная культура (особенно культура восточного буддизма) считает, что да, является, и, возможно, самой великой из всех. Западная культура в своей оценке менее прямолинейна, и на этом имеет смысл коротко остановиться.

Начиная со стоиков и заканчивая Ханой Арендт (22) (не забыв по пути Спинозу и Ницше), было множество критиков сострадания, которые часто предпочитали употреблять вместо этого слова другое – жалость. Почти все они отличались добросовестностью, а их хула выглядела вполне законной. Жалость – это чувство печали, которое мы испытываем при виде чужой печали. Печалясь вместе с кем-то, мы не спасаем его от печали, но добавляем к его печали свою. Жалость лишь увеличивает количество страдания в мире, и потому она достойна осуждения. Зачем громоздить печаль на печаль, зачем множить горе и несчастье? Мудрец не ведает жалости, говорят стоики, ибо ему неведома печаль. Это не значит, что он отказывается помогать своему ближнему – просто он для этого не нуждается в жалости. «Вместо того чтобы жалеть людей, не лучше ли им помочь, если можешь? Но можем ли мы быть великодушными, не испытывая жалости? Мы не приспособлены к тому, чтобы брать на себя чужие печали, но, если это в наших силах, можем облегчить другому его печаль» (Цицерон. Тускуланские беседы, IV, 26). Итак, сострадание подразумевает не столько страстное чувство, сколько действие, и не столько жалость, сколько великодушие. Все так, но это подразумевает присутствие великодушия и его достаточность. А если его нет?