Малый заслон

— Ну и темень, как в бочке с тушью, — ворчал Рубкин, пробираясь на ощупь вдоль орудийного ствола.

— Ночь — по заказу! Хороша! — весело отозвался Ануприенко.

— Черт её заказывал…

— Не ворчи, светло ещё будет, а вот такую ночь навряд ли когда-нибудь увидишь!

— Все в земле будем…

— Что за настроение, Андрей?

Рубкин не ответил. Он наткнулся рукой на шинель капитана и остановился. В стороне немецких окопов глухо вздохнула пушка, и сразу же над лесом вспыхнула осветительная ракета. Она светила недолго — ветер отгонял её в тыл. Но за те короткие секунды, пока она висела над лесом, Ануприенко успел разглядеть и синевато-бледное лицо Рубкина с брезгливо перекошенным ртом, и шлёпавшего напрямик по грязи Панкратова, по-бабьи поднявшего полы шинели, и тёмные, обмытые дождём, словно подновлённые, капоты машин, и, главное, дорогу, Метрах в пятидесяти лес кончался, и дорога упиралась в крутой косогор. За косогором — это Ануприенко знал но карте — тянулось большое пахотное поле, а за ним — кустарниковый остров, куда и нужно было вывести батарею на исходный рубеж.

Наконец подошёл Панкратов.

— Выползем, а, товарищ капитан?

Он тоже заметил на выезде из леса крутой косогор и теперь с тревогой и беспокойством смотрел на капитана.

— Выползем! Бери разведчиков и пойдём, посмотрим, разведаем. А ты, Андрей, поставь часовых и жди нас здесь.

Идти было трудно, на сапоги комьями цеплялась липкая грязь. Плащ-палатки шуршали, набухшие и одеревеневшие от дождя, и глухо хлопали концами о голенища. Щербаков, как всегда, был угрюм и молчалив, шёл почти плечо в плечо с командиром батареи; Опенька острил, но говорил тихо, так, что слышал его только Щербаков; а лейтенант Панкратов, которому в детстве часто приходилось месить глину ногами, месить по-деревенски, с навозом и рубленой соломой, так что остья царапали кожу, — Панкратов улыбнулся, вспомнив вдруг те далёкие детские годы, дом, отца, мать, братишку, больного и слабого, к которому приходили учителя на дом принимать экзамены, и сестрёнку, которой всего восемь лет, но которая до сих пор ещё не научилась правильно говорить букву «р»…

Чуть приотстав, шагали ещё трое: два разведчика и Майя. Она была без автомата, с санитарной сумкой за плечами. Ни Ануприенко, ни Панкратов не знали, что она идёт с ними. Когда разведчики спрыгивали с машины, Майя попросилась: «Возьмите меня!». Кто-то шутливо ответил: «Идём, коль охота», и она пошла.

Косогор был крутой, взбирались почти на четвереньках, цепляясь руками за мокрую траву. Когда взошли на вершину, Ануприенко оглянулся.

— Да-а, нужен настил. Щербаков! — позвал он разведчика.

— Слушаю вас, товарищ капитан!

— Ступай на батарею и скажи лейтенанту, чтобы послал сюда людей. Пусть забрасывают подъем ветками.

Щербаков, повторив приказание, ушёл.

Капитан прислушался к ночи — густая, синяя, она дышала ветром в лицо, раздувала плащ-палатку, холодным ремешком ложилась под каской на лоб. Пели, посвистывая, гнулись к земле невидимые в темноте травы; позади внизу стонал лес. Когда порывы ветра слабели, с передовой доносились звуки отдалённой стрельбы. Впереди одна за другой вспыхнули три осветительные ракеты, ветер подхватил их и понёс над болотом к лесу, а наперерез им, словно по шнуру, потянулись вверх цепочкой трассирующие пули. Капитан повернулся к Панкратову и, прикрывая лицо ладонью от ветра, сказал:

— Идём, Леонид, дальше, разведаем.

— Конечно, чего зря время терять.

— А это кто? — вдруг резко спросил капитан, шагнув к Майе. Он не заметил бы санитарку, если бы не санитарная сумка, горбом выпиравшая из-под плащ-палатки. — Кто вам разрешил?

Майя молча опустила голову.

— На батарею, сейчас же на батарею! За Щербаковым на батарею!

— Щербакова не догнать, он уже спустился с косогора, — заметил Панкратов.

— Все равно. Идите!

Майя послушно направилась к лесу. Ветер подвернул ей плащ-палатку на спину, но она даже не попыталась поправить её.

— Опенька, идите с ней, — уже мягче сказал капитан.

— Наплачемся с ней, — покачал головой Панкратов.

Ануприенко только взглянул на лейтенанта и, не говоря ни слова, зашагал в ночь по заросшему бурьяном полю.

* * *

Опенька был недоволен, что ему приказали сопровождать санитарку на батарею. Он догнал Майю и помог ей спуститься по косогору на дорогу.

— И чего ты за нами увязалась? Мы же на рекогносцировке! — Он любил произносить это слово, может быть, потому, что оно выглядело по-учёному, а может, просто для убедительности, что дело, которое они пошли делать с командиром батареи, — разведывать местность — большое и важное. — Ну, я тебя спрашиваю, чего не сиделось на машине? И ещё, скажи на милость, зачем эту сумку потащила, а? На рекогносцировке раненых не бывает. Ты эти замашки брось!

— Вы кем до войны работали? — спокойно спросила Майя.

— Я? — удивился Опенька. — Как это кем?

— Ну да, вы, кем?

— Я? Рыбу ловил, рыбачил. Рыбак я.

— И только?

— Печи ложил. Соседям, знакомым.

— И хорошо, наверное?

— Да не жаловались вроде, с пол-литрой приходили звать…

— А у нас дома перед войной печка все время дымила…