Малыш

Мы вошли в мрачный, узкий туннель. Низкие бетонные своды давили на голову, а под ногами противно хлюпала вода. Я чувствовал себя очень неуютно — никогда прежде мне не доводилось бывать в столь неприятном месте. Липкая темнота обступала со всех стоном, казалось, в глубине туннеля скрывается кто-то жуткий и очень опасный…

Поймите меня правильно: я не трус и не боюсь людей. Но здесь, в этом месте, я почувствовал нечто такое… Словами это передать нельзя.

Какой-то первобытный страх поднялся у меня из низа живота и залил холодом грудь. Нестерпимо захотелось наружу, к солнцу, к высокому небу и облакам. Или хотя бы к ночному небу и звездам. Все лучше, чем почти физически чувствовать, как давят на голову низкие каменные своды…

— Туннели специально такими строили, — пояснил Глаз, — чтобы вагоны почти вплотную к стенкам проходили. Система безопасности — если даже кто-то сумел пробраться в туннель, в обход всех постов и охранников на платформах, то его точно размажет несущимся поездом. Быстрая и верная смерть.

— А как люди в вагонах сидели? — спросил я. — Ведь они, наверное, тоже низкими были? Неудобно…

— На специальных диванчиках, полулежа. Вполне комфортно. Мягкие кожаные подушки, журнальные столики… Вот дойдем до одной станции, сам увидишь, там несколько вагонов сохранилось. Впрочем, долго париться в них не надо было — поезда скоростные, шли почти без остановок. И только для своих — никакой толчеи, давки, потных, липких тел. Не то, что в городском транспорте! Ездить в подземке считалось особой привилегией, это был как бы знак принадлежности к высшей касте. Можно сидеть, читать книгу или газету. Говорят, что даже большие телевизоры стояли — для чиновников высшего ранга. Кино показывали, новости, рекламу… Весело, в общем. На работу и домой — полчаса времени, все рассчитано до минуты. Чтобы, значит, занятый государственный человек зря своего времени не терял… И еще одна особенность: около каждой подземной станции были особые магазины — тоже только для своих, вход в них — строго по пропускам. По специальным электронным карточкам, пластиковым таким, с электронными чипами, на них все данные были записаны — что за человек, где живет, кем работает, какой состав семьи и прочее. В общем, полное досье на каждого…

Я кивнул — читал об этом. Такие карточки имели лишь полицейские, чиновники, военные и ученые. Карточки давали немалые блага — и при покупке товаров, и при получении услуг…

— Так вот, — продолжил Глаз, — вылезет пассажир из поезда — и сразу в магазин. И за пять минут по своей карточке набирал всего, что нужно. Ему даже деньги носить с собой не приходилось — автомат все сам списывал со счета. Сунет карточку в специальную щель, прижмет к стеклянному окошечку палец — и готово. Зеленый огонек загорится — значит, владелец опознан, операция прошла. Очень удобно! А главное, можно не опасаться за деньги — карточку не имело смысла красть. Ведь надо было еще и палец прикладывать, чтоб опознали… А без этого карточка — кусок пластика, ни на что не годный. Кстати, цены в этих магазинах были ниже тех, чем в обычных точках, а товары — лучше. Так что и в этом выгода была…

— Слушай, — спросил я, — а откуда ты все это знаешь? Тебя же в это время еще и в планах не было?

— От деда, — усмехнулся Глаз, — он много чего мне рассказывал. Любил меня, из всех внуков почему-то выделял. Уж не знаю, за что… Дед со мной много говорил — про свою прежнюю жизнь. Он, оказывается, до войны служил в одном из этих особых магазинов, причем не простым продавцом, а помощником управляющего. Наша семья ни в чем и не нуждалась, не то, что сейчас… Служащим разрешалось кое-что для себя покупать, тоже по особой цене. Чтобы, значит, не воровали. Умно! А когда началась война, вся эта халява сразу и накрылась…

— А из-за чего война началась? — спросил я. — Кто на кого напал? И почему?

— Понятия не имею, — пожал плечами Глаз, — дед не говорил. Или, может, я не запомнил — слишком маленький был. Знаю только одно: народу поубивали — уйма. Десятки миллионов! И у нас, и с той стороны… А те, кто выжил, разбежались и попрятались. Кому-то удалось схорониться, кому-то нет, но в целом человечество выжило. Слава Богу, до всеобщего истребления дело не дошло. Говорят, за морем даже города нетронутые остались…

— Мир заключили?

— Наверное, — протянул Глаз, — не знаю. Официально не объявляли, просто прекратили боевые действия, и все. Думаю, скорее всего, воевать некому стало — все друг друга поубивали. Так им и надо, воякам! Всю жизнь хорошую поломали!

Глаз зло сплюнул и замысловато выругался. Он вообще прекрасно умел ругаться, длинно и непонятно, даже на иностранных языках. Скажет что-нибудь такое, все сидят, думают — а что это значит? Его за это очень уважали — красиво и заумно говорить, а тем более ругаться, у нас не умели. Большинство пользовалось всего тремя-четырьмя известными выражениями. Желтый Глаз на их фоне выглядел профессором филологии.