Малыш 44

После недолгого ожидания Льва пригласили внутрь. Нетвердой походкой он вошел в кабинет майора Кузьмина. В этой комнате не было ничего случайного: подбор и расстановка вещей и предметов были тщательно продуманы. На стенах висели черно-белые фотографии в рамочках, включая и ту, на которой Сталин пожимал руку майору Кузьмину, — она была сделана во время празднования семидесятой годовщины вождя. Помимо снимков здесь была коллекция плакатов разных эпох. Лев предполагал, что столь широкий временной диапазон должен был внушать посетителям мысль о том, что майор Кузьмин всегда занимал этот кабинет, начиная с чисток первой половины 30-х годов, чего на самом деле не было и быть не могло: Кузьмин тогда подвизался в военной разведке. В глаза бросался плакат с изображением толстого белого кролика: «ЕШЬТЕ БОЛЬШЕ КРОЛИЧЬЕГО МЯСА!» На другом три мускулистые красные фигуры своими красными молотами крушили головы каких-то мрачных небритых личностей: «ПОЗОР ЛЕНТЯЯМ!» Со следующего улыбались три женщины, идущие на фабрику: «ДОВЕРЬТЕ НАМ СВОИ СБЕРЕЖЕНИЯ!» Слово «НАМ» на плакате относилось, конечно же, не к женщинам, а к Государственному сберегательному банку. Был здесь и плакат с пузатым буржуем, который тащил под мышками два портфеля, раздувшихся от денег: «КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ КЛОУНЫ!» Еще на нескольких плакатах схематично были изображены доки, судоверфи, улыбающиеся рабочие, сердитые рабочие и армады паровозов, названные в честь Ленина: «ДАЕШЬ СТРОЙКУ ВЕКА!» Все эти плакаты регулярно менялись — Кузьмин неустанно демонстрировал богатство своей недешевой коллекции. Книжные полки в его кабинете были сплошь заставлены надлежащей литературой, тогда как томик «Краткого курса истории ВКП (б)» под редакцией И. В. Сталина редко покидал его стол. Даже в корзине для бумаг валялись тщательно отобранные обрывки. Все, начиная от последнего служащего и заканчивая самым высоким начальством, понимали, что, если действительно нужно избавиться от чего-то важного, следует тайком вынести это из здания и незаметно уничтожить по пути домой.

Кузьмин стоял у окна, выходящего на Лубянскую площадь. Невысокий и приземистый, он был одет, по своему обыкновению, в военную форму на размер меньше, чем требовалось. Очки с толстыми стеклами то и дело соскальзывали ему на кончик носа. Короче говоря, он был смешным и нелепым коротышкой, и даже аура власти над жизнью и смертью не могла придать ему должного величия. Хотя Кузьмин, насколько было известно Льву, больше не принимал личного участия в допросах, в свое время он считался выдающимся специалистом, привыкшим полагаться на свои пухленькие маленькие ручки. Глядя на него сейчас, в это было трудно поверить.

Лев сел. Кузьмин остался стоять у окна. Он предпочитал задавать вопросы, глядя наружу. Подобная манера объяснялась тем, что он полагал — и неоднократно говорил об этом Льву, — что к внешнему проявлению чувств следует относиться с крайним скептицизмом, если только человек, их демонстрирующий, не подозревает о том, что за ним наблюдают. Он наловчился делать вид, что смотрит в окно, тогда как на самом деле изучал реакцию собеседника по отражению в стекле. Впрочем, практической пользы из своей уловки он извлечь не мог, поскольку все, включая Льва, прекрасно знали об этой его привычке. Да и в любом случае очень немногие могли расслабиться в стенах Лубянки настолько, чтобы допустить ошибку.

— Мои поздравления, Лев. Я знал, что ты обязательно возьмешь его. Ты получил необходимый опыт и ценный урок.

Лев кивнул.

— Ты болен?

Лев помолчал, прежде чем ответить. Очевидно, он выглядел намного хуже, чем предполагал.

— Ерунда. Немного простыл, наверное, но это пройдет.

— Полагаю, ты злишься на меня из-за того, что я оторвал тебя от дела Бродского, чтобы ты лично уладил конфликт с Федором Андреевым. Я прав? Ты считаешь, что случай с Федором не стоил выеденного яйца и я должен был позволить тебе продолжить операцию по наблюдению за Бродским.

Он улыбался, словно рассказывая смешной анекдот. Лев напрягся, чувствуя какой-то подвох.

— Нет, майор, я ничуть не раздосадован. Мне следовало арестовать Бродского сразу же. Это была моя вина.

— Да, но ты не сделал этого. Итак, учитывая обстоятельства, был ли я неправ, оторвав тебя от дела шпиона и отправив утешать скорбящего отца? Я повторяю свой вопрос.

— Я думал лишь о том, что совершил ошибку, не арестовав Бродского сразу же.

— Не увиливай от ответа. Вот что я имею в виду: случай с Федором — не просто досадное недоразумение. Это — прямое проявление разложения в рядах МГБ. Один из твоих людей настолько поддался чувству утраты, что невольно сделал себя самого и свою семью врагами государства. И, хотя я доволен тем, что ты схватил Бродского, твоя работа с Федором все-таки представляется мне более важной.

— Понимаю.

— А теперь поговорим о Василии Никитине.