Малыш

Лева – это старший инженер базы, большой шутник и анекдотчик. Когда Лева беседует с Малышом, околопланетный эфир заполняется хохотом и азартными визгами, а я испытываю что-то вроде ревности. Малыш очень любит Леву и обязательно каждый раз спрашивает о нем. Иногда он спрашивает и о Вандерхузе, и тогда чувствуется, что сладостная тайна бакенбард до сих пор осталась для него неразгаданной и острой. Раз или два он спросил о Комове, и мне пришлось объяснить ему, что такое проект «Ковчег-2», а также зачем этому проекту нужен ксенопсихолог. А вот о Майке он не спросил ни разу. Когда я сам попытался заговорить о ней, когда попытался объяснить, что Майка, если и обманывала, то для его же, Малыша, пользы, что из нас четверых именно Майка первая поняла, как тяжело Малышу и как он нуждается в помощи, – когда я попытался все это ему растолковать, он просто встал и ушел. И точно так же он встал и ушел, когда я однажды, к слову, принялся объяснять ему, что такое ложь…

– Лева спит, – говорю я. – У нас тут сейчас ночь, вернее, ночное время бортовых суток.

– Значит, ты тоже спал? Я тебя опять разбудил?

– Это не страшно, – говорю я искренне. – Мне интереснее с тобою, чем спать.

– Нет. Ты иди и спи, – решительно распоряжается Малыш. – Странные мы все-таки существа. Обязательно нам нужно спать.

Это «мы» подобно бальзаму проливается на мое сердце. Впрочем, Малыш последнее время часто говорит «мы», и я уже понемножку начал привыкать.

– Иди спать, – повторяет Малыш. – Но только скажи мне сначала: пока ты спишь, никто не придет на этот берег?

– Никто, – говорю я, как обычно. – Можешь не беспокоиться.

– Это хорошо, – говорит он с удовлетворением. – Так ты спи, а я пойду поразмышляю.

– Конечно, иди, – говорю я.

– До свидания, – говорит Малыш.

– До свидания, – говорю я и отключаюсь.

Но я знаю, что будет дальше, и я не иду спать. Мне совершенно ясно, что сегодня я опять не высплюсь.

Он сидит в своей обычной позе, к которой я привык и которая уже не кажется мне мучительной. Некоторое время он всматривается в потухший экран во лбу старины Тома, потом поднимает глаза к небу, как будто надеется увидеть там, на двухсоткилометровой высоте, мою базу, состыкованную со спутником Странников, а за его спиной расстилается знакомый мне пейзаж запрещенной планеты Ковчег – песчаные дюны, шевелящаяся шапка тумана над горячей топью, хмурый хребет вдали, а над ним – тонкие длинные линии колоссальных, по-прежнему и, может быть, навсегда загадочных сооружений, словно гибкие, тревожно трепещущие антенны чудовищного насекомого.

Там у них сейчас весна, на кустах распустились большие, неожиданно яркие цветы, над дюнами струится теплый воздух. Малыш рассеянно озирается, пальцы его перебирают отшлифованные камешки. Он смотрит через плечо в сторону хребта, отворачивается и некоторое время сидит неподвижно, понурив голову. Потом, решившись, он протягивает руку прямо ко мне и нажимает клавишу вызова под самым носом у Тома.

– Здравствуй, Стась, – говорит он. – Ты уже поспал?

– Да, – отвечаю я. Мне смешно, хотя спать хочется ужасно.

– А хорошо было бы сейчас поиграть, Стась. Верно?

– Да, – говорю я. – Это было бы неплохо.

– Сверчок на печи, – говорит он и некоторое время молчит.

Я жду.

– Ладно, – бодро говорит Малыш. – Тогда давай опять побеседуем. Давай?

– Конечно, – говорю я. – Давай.

1970