Малыш пропал

— Расскажите мсье, как Бубу впервые у вас появился, — сказал Пьер.

— Ну, как все остальные, так и появился, крепко спал в моей корзине для белья. Ничего особенного. Принесла его домой, как всех других, а поутру он проснулся и говорит: «Где моя мама?», все они так спрашивали, и я сказала: мама скоро его заберет, я им всем так говорила, и он золотой был мальчонка. Тихо так сидит час за часом и глядит на моего старика.

— Почему? — прорвалось у Хилари невольное любопытство.

— А вы сами, мсье, поглядите, — сказала она, прошла в угол и отдернула белое стеганое покрывало.

За ним на большой латунной кровати лежал старик. Волосы и борода белые, кожа белая до неправдоподобия, открытые глаза бессмысленно уставились куда-то в неописуемую даль. Он лежал совершенно неподвижно. Ничто вокруг него не двигалось, только, пока они смотрели, в уголке рта медленно скапливались большие пузыри слюны, лопались и струйкой стекали по подбородку, а тем временем все так же медленно образовывались новые пузыри.

— Да, мальчонка сидел на кровати рядом с ним и часами глаз с него не сводил, — сказала мадам, и в ее голосе звучала гордость равно за мужа и за малыша.

Хилари замутило. Это безжизненное лицо было ему отвратительно.

— И давно он такой?

— Четыре года, — бесстрастно ответила женщина, опустив покрывало. Пьер и Хилари опять сели у стола. — До того у него только одна сторона была парализованная. Копать он уж не мог и, конечно, другое такое делать, а какие полегче работы вокруг дома, это он справлялся — кур там покормить или что еще по мелочи. А после последнего удара такой вот он стал, сами вы видели. Теперь чем ему поможешь, только покормишь да в чистоте содержишь.

Хилари представил эти ее обязанности, и его еще больше замутило. Прелестный, скрытый от всех глаз домик стал ему казаться зловонным и отвратительным, он жаждал распрощаться и с ним, и с делом, которое привело его сюда. Тошнота подступала к горлу, ее с трудом удавалось подавить, и он с отчаянием впился глазами в Пьера, который, по воле случая, в эту самую минуту говорил, как повезло мадам, что, раз уж маленький Бубу застрял у нее так надолго, его можно было без труда развлечь.

— Да ведь никак я такого не ждала! — с чувством сказала мадам. — Детишек всегда забирали, еще недели не проходило, иногда тем же вечером, а иногда через три дня, через четыре, а уж до следующего вторника это завсегда. Я не знала, что и думать. В следующий вторник — как раз перед Рождеством это было — пошла я на улицу Вессо, и мне говорят, мол, помер господин кюре, во сне он помер, в тот самый день, как забрала я моего маленького Бубу. Не знала я, чего ж теперь делать. Воротилась со своей корзиной домой, стала ждать, может, кто придет к двери, попросит постирать его теще.

Две недели, мсье, три, месяц — никто не идет, а мальчонка мне все милей да милей. Сказала я ему, мол, я его бабушка и смотрю за ним, пока мама не приехала, и он звал меня бабулей. Я вроде и сама поверила, будто он моего Исидора сынок, — а Господь, он знает, Исидор-то мой неженатый был, — и стала надеяться, что теперь уж никто ко мне в дверь не постучит.

Она замолчала, подняла край своего черного фартука и утерла слезы, скопившиеся в уголках ее усталых покрасневших глаз.

Хилари прошептал Пьеру через стол:

— Вероятно, старик умер, не успев распорядиться о дальнейших действиях.

— Надо думать, — мягко сказал Пьер, и оба стали ждать, чтобы старуха снова заговорила.

— Не могло так дальше продолжаться, — угасшим голосом сказала она. — Два месяца прошло, и поняла я это. Нельзя дитя всю жизнь взаперти держать, будто он арестант, на волю его не выпускать, бояться — вдруг кто услышит, как он позовет меня. А еще не по карману мне это. Тогда у меня и работы, считай, почти не было, а дитю, ему молоко надо, и масло, мясо хорошее, красное, и сколько ж оно все на черном рынке будет стоить, это и вообразить нельзя. Потом расти он станет. Из своих одежек вырастет, а новые с неба не свалятся.

Сидела я за этим вот столом одну ночь, другую, думала да гадала, выход искала, как оставить его у себя, и не смогла найти.

У Хилари в голове складывалась картина — склонилась над столом старая усталая женщина, отчаянно пытается найти возможность выполнить то, чего жаждет ее душа, а старик муж лежит на никелированной кровати, и малыш…

— А малыш где спал?

— Да там, с нами, — в удивленье она показала на потрепанное покрывало. — Где ж еще ему было спать? Мы согревали друг друга.

— О Боже, — шепотом произнес Хилари, жалость и отвращенье боролись в нем, пока он представлял эту картину.

— Когда дети вырастают из своей одежды, это и правда проблема, — сказал Пьер. — Как был одет малыш Бубу, мадам, когда он у вас появился?

— Ах, сразу видать было, что это дитя любили, — сказала мадам. — Строчка такая красивая на его рубашонке, ручной работы, а поверх бледно-голубой вязаный свитерок. И маленькие шерстяные бриджи, и носочки шелковые! Грязное все тогда было, мятое, но прачка все одно хорошую вещь да ручную строчку всегда узнает.

— А пальто у него было? — спросил Пьер.

Мадам Кийбёф покачала головой.