Малыш пропал

Комнаты беднее и печальнее Хилари не видел никогда в жизни. Там стояло кроватей сорок, четыре ровных ряда, два ряда изголовьем к стене, два — к середине комнаты. Каждая кровать покрыта тонким серым одеялом, около каждой — деревянный стул. Другой мебели нет. Деревянный пол ничем не покрыт. На темно-зеленых стенах ни единой картинки. Нигде никаких игрушек. Где чья кровать — неизвестно, все одинаковы.

— Это комната самых маленьких, — сказала монахиня. — Здесь спит ваш… — на слове «ваш» она запнулась, поправилась: — Здесь спит малыш Жан. — Потом подошла к одной из кроватей посреди комнаты, глянула на нее и покачала головой. — Ох, Жан, какой непослушный.

— Почему? Что он натворил? — спросил Хилари, следуя за ней.

На сером одеяле лежала кучка вещиц. Сосновая шишка, кусочек мрамора, уже почти обесцвеченный, гашеная американская марка, маленький целлулоидный лебедь — шея у него была сломана и подвязана грязной тряпицей вместо бинта.

— Что все это значит? — спросил Хилари.

Мать-настоятельница засмеялась.

— Наши дети вечно прячут в кроватях всякую всячину, — объяснила она. — Им известно, что, если это обнаружится, они теряют очко, но мы не можем с ними справиться. Боюсь, ваш… — На этот раз она не поправилась: — Ваш малыш Жан всем нарушителям нарушитель.

— К чему ведет потеря очка? — спросил Хилари.

— У большинства наших детей есть родные или близкие, во время школьных каникул их забирают в семьи. Для этих детей потеря каждых десяти очков означает, что каникулы будут на один день короче. Для малыша Жана потеря очков, в сущности, не очень важна, правда, все, конечно, знают и чувствуют, что терять их стыдно. Некоторые мальчики, мсье, уже слишком велики, женщинам с ними не справиться, вот мы и вынуждены таким образом поддерживать дисциплину.

Она отвернулась от кровати Жана и пошла дальше по дортуару, через другие дортуары, умывальные комнаты, прачечную, и повсюду ощущался особый, безошибочно узнаваемый дух бедности, свойственный благотворительным заведениям; Хилари следовал за матерью-настоятельницей, говорил, что подобает случаю, и, как оказалось, тем временем мысленно повторял строки:

Коробка с фишками,
                       в прожилках красных камень,
Стекла осколок,
         галькой отшлифованный прибрежной,
И раковин шесть или семь,
Флакон, в нем колокольчики,
И рядом две медные французские монеты
                                      уложены искусно —
Все, чтоб утешить опечаленную душу.

Но у этого ребенка нет даже и такого набора сокровищ, чтобы утешиться, вдруг подумал Хилари, вспомнив кучку жалких вещиц на его кровати.

Вместе с матерью-настоятельницей он спустился по лестнице опять в холл.

— У нас есть еще время до возвращения детей, — сказала она. — Хотите побывать в классах?

— Очень, — ответил Хилари в надежде, что невыносимая жалость, которая овладела им, хоть ненадолго его отпустит. — Учатся дети тоже здесь? — спросил Хилари.

— Да, — сказала мать-настоятельница. — Мы держим их у себя до четырнадцати лет, потом они сдают экзамен. Тех, кто сдал хорошо, переводим в наше заведение в Марли, там их четыре года обучают ремеслу и выпускают с хорошей профессией в руках. Другим, увы, приходится сразу искать работу.

Теперь мать-настоятельница провела его из дома в большой деревянный барак. По всей длине там шел коридор, и из-за тонкой стены Хилари слышал детские голоса, повторяющие что-то в знакомом ритме.

— Мы зайдем во все классы, — сказала мать-настоятельница. — Нельзя пропустить ни один, но главное для меня — познакомить вас с мсье Меркателем.

Она повернула ручку двери, и они вошли в класс. Тридцать мальчиков мигом вскочили, сложили высоко на груди руки и обратили лица к посетителям.

— Это мсье Уэйнрайт, он приехал из Англии, — сказала мать-настоятельница. — А это, мсье, мадемуазель Люсиль, она приходит учить наших мальчиков истории и географии.

Хилари пожал руку молодой женщине, которая и не взглянула на него, видно, отчаянно смущалась.

— У вас сейчас урюк географии, не так ли? — любезно сказала мать-настоятельница. — Кто назовет мсье Уэйнрайту столицу Англии? Ты, Луи? Ну что ж, — и она указала на кучерявого черного мальчонку.

— Лондон! — с широчайшей улыбкой сказал он.

Мать-настоятельница, учительница и дети выжидающе смотрели на Хилари.

С такой аудиторией ему легко было разговаривать.

— Молодец, Луи! — восхищенно сказал он. — В твоем возрасте я наверняка не знал столицу Франции.

Все мальчики заискивающе заулыбались ему, и так явно было, до чего же им хочется, чтобы передышка от урока продлилась подольше.

Но все шло по заведенному порядку. И мать-настоятельница сказала:

— Что ж, не станем больше мешать вашим занятиям. — Подождала, пока Хилари любезно поклонился на прощанье мадемуазель Люсиль, и пошла к дверям.

— Я думал, детей учат сестры, — в некотором недоумении проговорил Хилари.