Малыш[рис. В.С. Саксона]

Счастливый Пьерот никуда не поехал и женился на своей Роберте. Но так как эти славные люди заботились, главным образом, о том, чтобы вернуть деньги госпоже Эйеет, а сделать это, живя в деревне, было невозможно, то они решили покинуть свою родину и отправились искать счастья в Париже.

В течение целого года ничего не было слышно о наших горцах, потом, в одно прекрасное утро госпожа Эй-сет получила трогательное письмо, подписанное: «Пьерот и его жена», со вложением трехсот франков — первых сбережений молодых. Через год новое письмо от «Пье-рота и его жены» со вложением пятисот франков. На третий год — ничего. Вероятно, дела их шли плохо. В конце четвертого года получилось третье письмо от «Пьерота и его жены» и в нем последние тысяча двести франков и горячие благословения всей семье Эйсет. К несчастью, когда пришло это письмо, мы были уже разорены, фабрика продана, и мы собирались уезжать. Удрученная горем госпожа Зйсет позабыла ответить «Пьероту и его жене». С тех пор мы ничего о них не слышали до того дня, когда Жак, приехав в Париж, нашел добряка Пьерота (увы, уже без жены) в конторе бывшего торгового дома Лалуэт.

Нет ничего менее поэтичного, но более трогательного, как история Пьерота. По приезде в Париж Роберта стала ходить по домам — помогать по хозяйству. Первым домом, куда она поступила, был дом Лалуэтов. Эти Лалуэты были богатые коммерсанты, скупые и с большими причудами, не желавшие брать себе в дом ни приказчика, ни служанки на том основании, что «все нужно делать самим» («до пятидесяти лет я сам шил себе брюки», — говорил с гордостью старик Лалуэт), и позволившие себе только на старости лет эту небывалую роскошь — иметь в доме прислугу за двенадцать франков в месяц… Но работа в их доме стоила двенадцати франков! Магазин, комната при нем, квартира в четвертом этаже, два чана в кухне, которые каждое утро нужно было наполнять водой… Только приехав из Севенн, можно было согласиться на такие условия. Но севенка была молода, проворна, сильна, как молодая телка, и трудолюбива; она легко и быстро справлялась с этой тяжелой работой и вдобавок еще веселила стариков своим милым смехом, который один стоил дороже двенадцати франков. В конце концов своим прекрасным характером, трудолюбием мужественная женщина; завоевала симпатию хозяев. Они заинтересовались ею, стали беседовать с нею, и в один прекрасный день — у самых черствых людей бывают неожиданные порывы великодушия — старый Лалуэт предложил Пьероту взаймы небольшую сумму, чтобы тот мог начать какое-нибудь торговое дело по своему вкусу.

И вот что придумал Пьерот: он приобрел старую лошадь и тележку и стал разъезжать по Парижу, выкрикивая изо всех сил: «Сбывайте все, что вам не нужно!» Наш хитрый севенец не продавал — он покупал… Что именно? Все. Битые горшки, пустые бутылки, старое железо, старую бумагу, пришедшую в негодность мебель, которую нельзя уже было продать, старые галуны, от которых отказывались торговцы, — словом, все, что не имеет уже никакой цены и хранится только по привычке или по небрежности, потому что не знают, что с этим делать, словом, все, что мешает!.. Пьерот ничем не пренебрегал: он все покупал, или, лучше сказать, все принимал, так как чаще всего ему не продавали, но отдавали ненужный хлам… «Сбывайте все, что вам не нужно!»

В квартале Монмартр севенец пользовался большой популярностью. Подобно всем мелким уличным торговцам, желающим быть услышанными в окружающем их шуме и гаме, он придумал свою собственную «мелодию», по которой домашние хозяйки всегда узнавали его… Сначала он выкрикивал зычным голосом во всю силу своих легких: «Сбывайте все, что вам не нужно!», потом медленным, плаксивым голосом вел длинные разговоры со своей лошаденкой, со своей Анастажиль, как он ее называл, думая, что говорит «Анастази»: «Ну, живей, Анастажиль, живей, голубушка!» И добродушная Анастажиль, опустив голову, печально плелась вдоль тротуаров, а из окон кричали: «Стой, Анастажиль, стой!» Постепенно тележка наполнялась, и, когда она была полна доверху, Анастажиль и Пьерот отправлялись к тряпичнику, который торговал оптом и хорошо оплачивал всё, что сбывают за ненадобностью, — весь этот хлам, полученный задаром или почти задаром.