Малышка, пойдем со мной...

— Мне вызвать врача?

Ди Бакстер кивнул и отхлебнул чай. Кем бы ни была Джоани Бруер — а она была фигурой примечательной, известной всему полицейскому участку, — теперь перед ним сидела несчастная женщина, ребенка которой зверски убили.

К черту чай! Ему следовало бы захватить с собой бутылку хорошего виски, если и не для себя, то хотя бы для нее.

Теперь она не была Джоани Бруер, проституткой, пьяницей, давно уже забывшей о том, что значит жить в ладах с законом. Теперь она была матерью, горько оплакивающей своего погибшего ребенка, которого схватили прямо на улице, изнасиловали, а затем выбросили на свалку.

Он молча закончил пить чай.

Джоани затихла, уставившись в пустоту, и он понял, что сегодня ничего от нее не добьется.

Наконец прибыл врач.

Книга первая

Леди, еще немного, побольше свежести, прошу вас!

Сэр Герберт Бибром Три

(1853–1917)

А вне — псы и чародеи, и любодеи, и убийцы,

и идолослужители, и всякий любящий

и делающий неправду.

Откровение, 22:15

Глава первая

Было жарко, и Джоани Бруер включила в крошечной комнатке вентилятор, впрыснула побольше дезодоранта. Двуспальная кровать занимала почти все пространство, и ей пришлось перелезать через нее, чтобы добраться до туалетного столика, где лежали сигареты «Бенсон энд хеджиз лайт». Закурив, она глотнула немного водки, смешанной с кока-колой; неожиданно кислый вкус вызвал громкую отрыжку.

Из переполненного гардероба вываливались вещи, в комнате стоял тяжелый запах. У нее не было никакого желания работать сегодня вечером. Все, чего она хотела, это посидеть внизу с другими женщинами, попить, подымить и посудачить.

Летом здесь, вообще-то, неплохо, если не считать вони, исходящей от гнилого хлама и давно немытых детей; такое впечатление, будто ты за границей. Но у нее всегда было богатое воображение. Разумеется, это не Тенерифе!

Джоани улыбнулась про себя и подмазала губы сахарно-розовой губной помадой № 7. Если сегодня она хорошо заработает, то завтра обязательно сделает паузу — нужно немного отдохнуть.

Она слушала, как Боб Марли исполняет песенку «Нет, женщина, нет…». Тихонько подпевая ему, она начала краситься, что было необходимым условием ее работы. В эти дни Джоани решила не рассматривать себя в зеркале слишком пристально: те времена, когда она гордилась своей внешностью, ушли в прошлое. Жизнь брала свое, и денег, которые раньше текли рекой, теперь едва хватало. Не будь она такой ленивой — давно бы подыскала себе настоящую работу, хотя теперь, наверное, уже поздновато: ее преступные наклонности исключали даже самые непритязательные виды работы. Это был какой-то замкнутый круг.

Джоани тяжело вздохнула и вновь затянулась сигаретой. В юности она и представить себе не могла, что такой будет ее жизнь, но, как говорится, человек предполагает, а… Природная жизнестойкость заставляла ее мириться с этим грустным фактом.

В редкие часы отдыха она казалась изможденной. Глубокие морщины на лице делали ее почти старухой, хотя черты смазливой девчонки, которой она когда-то была, еще просматривались. Глядя на свое отражение в зеркале, она едва не разрыдалась. Но вместо этого она допила коктейль и выдавила из себя улыбку.

В этом был смысл. Если она не будет следить за собой, клиенты разбегутся. Она слышала смех Киры в коридоре и машинально улыбалась в ответ, хотя и не могла расслышать слов. Ее младшая — счастливый ребенок, она всегда шутит!

В комнату вошел ее сын Джон-Джон с большой бутылкой водки и кока-колой.

— Опохмелись, мама. Тебе ведь нужно прийти в себя?

Джоани отрицательно помотала головой.

— Все нормально. Я пойду с Моникой.

Он засмеялся:

— Я хочу сказать, не нуждаешься ли ты в валиуме?

Джоани ухмыльнулась.

— Бывает и хуже, сынок. Нет, спасибо. Я бы оценила твой жест, если бы ты не предлагал валиум направо и налево. Тебя заграбастают, Джон-Джон, поверь мне.

Джон-Джон не ответил — он был занят тем, что любовался собой в зеркале.

Она выпила залпом и поморщилась.

— Какая дрянь, Джон-Джон! Это что, ракетное топливо?

— Смирновская, с черной этикеткой. Карти гонит ее из особых трав.

Джоани хлебнула кока-колы и улыбнулась.

— Это то, что мне нужно.

Она говорила правду, хотя сын этого не знал. В ответ Джон-Джон улыбнулся, и она взглянула на него с восхищением. Он ненавидел ее работу, однако всегда приносил выпивку, чтобы хотя бы так поддержать мать. Он любил ее, и это несмотря на то, что над ним смеялись в школе, потому что она была распутницей, шлюхой или как там ее еще называли охочие до пересудов обыватели. И ни разу — ни разу, даже в порыве юношеского максимализма — он не упрекнул ее, потому что признавал: иначе бы они сдохли от голода.

— Побудь дома, присмотри за Кирой, хорошо? Очередь Жанетты идти, не забывай.

Он кивнул.

— Не нужно без конца повторять одно и то же, мама. Ведь я всегда делаю то, что должен. Так?