Малышка, пойдем со мной...

Джоани прошла в спальню к Бетани. Девочка лежала на кровати, свернувшись калачиком. На ее грязноватых щеках остались следы слез. Ей нужно принять ванну и сменить одежду. Джоани, как всегда, испытывала желание привести Бетани в порядок — она часто делала это на протяжении последних лет.

Присев на край кровати, она нежно положила руку на плечо девочки.

Бетани избегала ее взгляда.

— Я не уйду, пока ты не расскажешь, что с тобой приключилось.

Бетани не ответила, однако спокойный голос Джоани вызвал очередной приступ плача.

Джоани — единственная, кто проявлял к ней доброту на протяжении всей жизни. Она всегда разрешала ей остаться с Кирой в канун Рождества и на следующее утро дарила подарок. Моника обычно приходила к обеду. От нее разило вином, но Бетани все равно была счастлива, потому что встречала праздник в атмосфере семьи. Джоани каждый раз дарила ей что-нибудь нужное — пижаму, тапочки и обязательно игрушки.

А она отплатила за ее доброту предательством.

— Прошу тебя, Бетани, расскажи, что с тобой происходит. Я помогу тебе, если это в моих силах.

Продолжая плакать, Бетани села на кровати. Обняв Джоани, она прошептала:

— Если я расскажу, ты обещаешь не винить меня? Обещаешь, Джоани?

Джоани легким движением откинула со лба мокрые волосы девочки.

— Сначала расскажи, дорогая. Я не могу ничего обещать. Я ведь не знаю, что с тобой произошло.

— А мы можем пойти к вам в дом?

Джоани кивнула.

— Только не впускайте мою маму, хорошо?

— Это касается Киры, да?

Бетани кивнула. Огромные темные глаза девочки были полны слез. Ей недавно исполнилось одиннадцать лет, но знала она гораздо больше, чем знают иные матери.

— Одевайся, Бетани. А с мамой я разберусь, хорошо?

Джоани повела Бетани к себе. У нее разболелась рука — так крепко держала ее девочка.

Она боялась услышать, что скажет подруга ее дочери, но понимала, что в этом ее спасение. Они шли молча, обе испытывая страх, но в то же время находя утешение в присутствии друг друга.

Глава двадцать третья

Моника вернулась домой. В пустой квартире она нашла записку от Джоани: «Прости, дорогая, ушла по делам, но скоро вернусь». Монике и в голову не пришло, что Бетани ушла вместе с ней, — она уже была слишком пьяна, чтобы здраво мыслить. Она даже не удосужилась проверить, в спальне ли ее дочь. Вместо этого она налила себе очередной стакан вина и включила телевизор.

Моника была счастлива. Она восстановила отношения с Джоани, и это главное. Хотя, если разобраться, Джоани многим обязана ей.

Взглянув на часы, она поняла, что должна уже быть на панели, однако в этот день работу, видимо, придется пропустить. Она слишком пьяна, и все закончится очередной разборкой с клиентом. Джоани теперь попытается вернуться в салон. А что? Пол уже точно не будет возражать. Если это действительно произойдет, жизнь Моники изменится в лучшую сторону.

Она будет сидеть и ждать возвращения Джоани, а затем обработает ее в этом плане.

Ведь как-никак она — ее подруга.

Коньяк успокоил Джесмонда. Он залпом осушил бокал, размышляя над тем, во что выльются его откровения. Все эти годы никто не знал о его левых доходах, однако теперь все может полететь к чертям. Нет, надо проявлять осторожность во что бы то ни стало. Даже под пыткой он не расскажет Джон-Джону всей правды.

После небольшой паузы он продолжил свои излияния:

— Потом я работал с чешками. Они едва вышли из детского возраста, но… несмотря на возраст, прошли огонь, воду и медные трубы. Фактически я их даже не использовал, а передавал дальше.

— Что ты имеешь в виду: передавал дальше?

Из приличия Джесмонд опустил глаза.

— Я… Продавал их.

Джон-Джон насторожился.

— Продавал? Кому?

Джесмонд покрутил в руках пустой бокал.

— Пиппи Лайту… Он был посредником. Насколько мне известно, девчонок снимали в порнофильмах, а некоторых переправляли в Амстердам. Я и не знаю, какова их судьба, спросите у Пиппи.

— Так сколько было лет детям? — спросил Бернард Ли.

По голосу было очевидно, что он потрясен услышанным, более того — готов дать выход рвущемуся наружу гневу. Джон-Джон никогда не видел его в таком состоянии.

Прежде чем ответить, Джесмонд помялся.

— Откуда мне знать. Я же не спрашивал у них свидетельства о рождении…

При этих словах Бернард Ли сильно ткнул его в бок.

— Так все-таки сколько? Пятнадцать? Десять? Ну, говори!

У Джесмонда от страха пересохло во рту. Он с трудом выговаривал слова:

— Я же сказал: разного возраста.

До Джон-Джона дошло, что там действительно были десятилетки.

— Какое же ты дерьмо, Джесмонд!

Джесмонд не осмеливался взглянуть на них.

— Ну, вам надо спрашивать не с меня. Дети — забота Пиппи. Я лично имею дело только с совершеннолетними.

Бернард Ли саркастически рассмеялся.

— С совершеннолетними? Уточни, пожалуйста, что это значит. Найдутся уроды, для которых совершеннолетние — это малютки, едва научившиеся ходить!

Джесмонд вскочил, собираясь удалиться.

— Сядь на место! — прикрикнул на него Джон-Джон. — И ты тоже успокойся, — обратился он к Бернарду.

— Да я его сейчас в порошок сотру!

— Перестань, Бернард! Он — твой, обещаю, но сначала я выясню все до конца, о’кей?