Малышка (СИ)

И мне до чертиков неприятно, что он видит мою слабость. И я зла на себя за то, что не справилась с чувствами. В конце концов, какая разница, где и с кем проводит время мой не выгулянный доберман? Главное, что Тапочек со мной. Самое время составлять новую жизненную цель. Но — завтра. Сегодня я хочу отрываться и наслаждаться тем, что мои труды были не напрасными.

— Я не люблю обманщиков, — говорю я, чувствуя, что ни капли не лгу. В самом деле — терпеть не могу людей, которые не выполняют свои обещания. Тем более, когда причина такая… мерзкая.

Их же там было двое, судя по голосам. Он что — променял меня на групповуху?!

Мне срочно нужно выпить. Хватаю Костю за руку и тяну в дом, подальше от шума, который превращается в противную вакханалию звуков в моей голове. На кухню, где уже околачивается толпа во главе с Машенькой: главой нашего самоорганизованного театра. Машенька у нас умница, тот случай, когда человек полностью осознал свою неудавшуюся от природы внешность и компенсировал ее наличием мозгов, энергичностью и полным пофигизмом к мнению окружающих. Если она что-то хочет — она это делает, даже если придется идти по головам. Я бы даже сказала, именно хождение по головам ее принципиальная жизненная позиция.

— Ты не забыла? — спрашивает Машенька я с видом надзирателя. Для полноты образа не хватает только плетки.

Мотаю головой, распахиваю холодильник и достаю оттуда лед в пакетике. Прикладываю к щекам, стону. Костя тут как тут: щупает мой лоб и хмурится.

— Я в порядке, — улыбаюсь в ответ на его беспокойство. Какой же он у меня все-таки чуткий, внимательный.

Мне до ужаса хочется, чтобы и он потерся об меня щетинистой щекой, попробовать его вкус на губах, убедиться, что он действует на меня куда сильнее похотливого добермана, но… Щеки Кости гладко выбриты. И еще я боюсь. Да, до чертиков боюсь, что эффект будет совсем противоположным. Хоть это чистой воды самообман, я все равно не буду рисковать.

— Выглядишь не очень, — хлопочет вокруг меня Костя, усаживает на стул, а сам становится рядом.

Оооо, я обожаю, когда он это делает: массирует пальцами мои виски, мягко, но настойчиво прогоняет напряжение, и вообще действует словно таблетка Счастья. Понятия не имею, где и у кого он научился этим фокусам, но это чистое блаженство. Настолько сильное, что я не могу сдержать довольное урчание.

— Завтра, в семнадцать ноль ноль, — вторгается в мою личную Нирвану Машенька. — А премьера после завтра, в это же время. Маркером на лбу писать не нужно?

Вот же обломщица.

— Ну, когда я тебя подводила? — недовольно ворчу я.

— Никогда, но, согласись, после такого загула с кем угодно может случиться первый раз.

— У меня никогда ничего не случается просто так. Вся жизнь — как часики. — И это правда. Я могу сколько угодно валять дурака, но правда в том, что все мои действия всегда служат достижению той или иной цели. Когда жизнь так коротка, глупо тратить ее на всякую ерунду.

Послезавтра у нас Большой День: премьера Ромео и Джульетты. Машенька — постановщик. И ее видение истории молодых любовников в корне отличается от видения Шекспира. Ну хотя бы в том, что все декорации мы перенесли в нашу современность и моя героиня, Джульетта, девушка без комплексов и будет половину пьесы разгуливать в ультракоротких шортиках и майке с надписью: «Съешь меня, Ромми!» Машенька ожидает аншлаг, но правда в том, что никому наше аматорство, кроме нас самих, не интересно. Поэтому скептик во мне говорит, что будет настоящим чудом, если хотя бы первые ряды стульев займут родственники актеров и просто сочувствующие бездельники.

— А приходите ко мне? — предлагаю я Машеньке. Вижу, что она озадачена, но уже встала в стойку, словно гончая на добычу. — А что? Места полно, сама же видишь. И не придется торопиться, чтобы втиснуться между «Колобком» и «Синей птицей».

Последние две постановки — личная Машенькина сердечная боль. И если «Синяя птица» еще близка к оригиналу, то на фоне артхаусного «Колобка» мы можем выглядеть просто серой массой любителей.

— И это не проблема? — спрашивает Машенька.

— Стала бы я предлагать, — пожимаю плечами я. Кому мы, десяток калек, можем помешать?

— Тогда в шестнадцать, — не теряется наш режиссер. — Чтобы лучше отрепетировать.

Тапочек в последний раз проводит пальцами по коже у меня на затылке, вызывая во мне новую волну удовольствия. Все-таки массаж придумали боги.

— Лучше? — Он чуть-чуть откидывает меня назад, так, чтобы моя голова покоилась у него на груди, перебирает пальцами волосы на висках, успокаивая.

— Чувствую себя жертвой самого нежного в мире паука, — жмурюсь и шепчу я.

И снова облизываю губы.

Чтоб ему провалиться!

Глава четырнадцатая: Рэм