Мама

— Ах, ты служишь, ты занят, это одна я бездельничаю!

Дверь за ними захлопывается. Но слышно, как они продолжают спорить, сходя с лестницы.

А трудоемкое это все-таки дело — сынишку воспитывать, если хочешь, чтобы все было по правилам.

Учебники, те, которые Алла подарила, на полке лежат. Бывает, даже книгу в руки взять некогда. Хорошо, если газету успеешь просмотреть, послушаешь радио.

Но все события большого мира кажутся уменьшенными и отодвинутыми, будто рассматриваешь их, перевернув бинокль узким концом вперед.

Даже если переворачивается бинокль и начинаешь видеть крупным планом то, что происходит в большом мире, видишь по-новому, с точки зрения матери, применительно к Димке.

Годовщина победы под Сталинградом. Сыночек, маленький мой, неужели еще когда-нибудь возможна такая война?

А кто-то уже подсчитал, во сколько раз турецкий солдат дешевле американского. И что при улучшении коэффициента полезного действия атомной бомбы убийство одного человека будет стоить в среднем лишь один доллар.

…Блестящая победа наших конькобежцев… Вот это веселая победа, без всяких тревожных мыслей!

Интересно, с какого возраста можно ребят учить на коньках кататься? Когда начинала сама?

И далеким кажется — и близким…

Отец почти каждое воскресенье; коньки под мышку, дочку за руку…

Как она говорила, та женщина: «Оглянуться не успеете — сын в школу пойдет, из школы — в институт…»

— Костя, кем Димка будет, когда вырастет? Как ты думаешь?

Они сидели за столом, ужинали. Димка еще не спал. Лежал в самой непринужденной позе: пальчик левой ноги во рту. Костя усмехнулся.

— Не знаю. Пока не задумывался над этим. Вот почему ты так рано себе выбрала профессию, я знаю. Из-за Ивана Ивановича, математика вашего. Ну, конечно, и мама твоя… Ты, должно быть, вот в таком еще возрасте, — он показал на Димку, — решила стать педагогом.

— Нет, Костя, сначала я хотела стать летчицей. А потом, когда мне уже было лет пять, мама взяла меня с собой в школу — после экзаменов, или в последний день занятий — не помню. Мама посадила меня в раздевалке и сказала: «Сиди здесь». Я сидела. Подошли две девочки, спросили: «Ты кто?» Говорю: «Светлана». — «Какая Светлана?» — «Соколова». — «А мама твоя кто?» — «Татьяна Дмитриевна». Они радостно так: «Девочки, девочки! Это дочка Татьяны Дмитриевны!» Кто-то спросил: «А почему ты на маму не похожа? Почему черненькая?» Я говорю: «Потому что я похожа на папу». Взяли меня за руки и повели по всем классам, по всем этажам. И сообщали всем: «Это дочка Татьяны Дмитриевны!» И я поняла, как здесь маму любят… Потом, конечно, менялись мои будущие специальности, но воспоминание об этом дне, пожалуй, было решающим.

К концу мая Димка уже крепко стоял на ножках и бойко передвигался по кровати, держась рукой за перекладину.

— Он у тебя рано пойдет, — говорили мамы в сквере. Приятно было поставить Димку на скамью и слушать, как восхищаются прохожие:

— Смотрите — крошечный такой, а вот-вот сам пойдет!

Как-то подсела пожилая мама, которая рассказывала о своем большом сыне. Поздоровалась приветливо. Изменилась она: похудела, постарела.

Светлана спросила:

— Как поживаете? Вы не хворали? Что-то давно вас не видно.

И совсем нечаянно, вдруг, та рассказала о своей беде. Ушел муж, у него другая семья. Сын переживает… Да и материально труднее стало.

— Ведь я не работаю. Да и специальности у меня никакой нет. Правда, муж дает деньги, сына он любит, всегда баловал: хочешь телевизор — вот тебе телевизор, захотел мотоцикл — на тебе мотоцикл. Теперь, конечно, не то, приходится жаться. А когда-то еще мальчик на ноги встанет!

Светлана невольно прижала к себе Димку.

— Ведь ваш мальчик кончает в этом году?

— Да, скоро экзамены. В институт хочет потом. Отец обещал помочь. Если поступит и уедет учиться, я тоже с ним. Уж как-нибудь устроюсь. Не могу одна.

Встала и пошла отяжелевшей походкой. Светлана, посадив на колени Димку, долго смотрела ей вслед.

XVIII

— Светланка, слушай, меня в Москву посылают, месяца на три. И вот я подумал: что, если нам всем вместе поехать, лето пожить дома? Как ты скажешь?

— Когда ехать?

— В конце июня.

Три месяца — значит, и сентябрь тоже… Значит, и в этом году с работой не получится. Но зато не думать о даче. И Димке там будет неплохо — сад. Интересно, когда у Нади отпуск. Кажется, она приезжает к матери каждый год. Ну, и увидит, что Косте хорошо, что у него сын растет… а у нее-то дочка!

Все эти мысли и даже глупая, чужая какая-то мысль о преимуществе сына перед дочкой промелькнули, пока наливала Косте суп.

— Поедем, конечно.

У Кости виноватый вид.

— Я ведь знаю, ты хотела осенью вернуться в школу, если как-нибудь удастся пристроить Димку. Но ведь, я думаю, и среди года можно?

— Да, может быть. Костя, но ведь там твои родственники живут, как же мы?..

— Тетя Леля сейчас одна. Ее дочка геолог, уезжает на целое лето. Да ведь три комнаты. Разместимся. Я думаю, она тебе поможет с малышом. Тетя Леля очень милый человек. Хотя…

Это «хотя» повторилось позднее, когда они все трое сидели в поезде.