Мама

Светлана так вся и потянулась к Наде. Обеими руками обняла за шею, крепко поцеловала в губы и в обе щеки.

— Всего хорошего вам, Надя… то есть тебе… то есть, конечно, именно вам — с Алешей!

Сергей Петрович и Верочка должны были проводить их до аэродрома. Увидев, что Верочка садится в машину, Димка рванулся к ней.

Сергей Петрович сказал:

— И ты кататься хочешь, малыш? Садись, Светлана, мы вас подвезем до моста.

Александра Павловна махала платочком и плакала. Димка подпрыгивал на мягком сиденье рядом с Верочкой и был счастлив.

Около моста Светлана и Димка вышли. Теперь «ЗИС» должен был не выезжать на дорогу к станции, а ехать прямо, к шоссе.

И уехал бы, но Светлана вдруг увидела далеко, в конце улицы, Костю.

Он шел задумавшись и как бы даже не торопясь.

Сказать или не сказать? Сама не заметила, как сказала:

— Вон Костя со станции идет!

Теперь из машины вышли все. Костя увидел, что его ждут, и ускорил шаг.

Опять начались рукопожатия и пожелания «всего, всего хорошего».

Светлана отвернулась к ребятам. Потом почувствовала на своем плече Надину руку. Надя поцеловала ее еще раз.

Алексей открыл дверцу машины.

— Папа, ты похож на доктора! — громко сказала Верочка.

— Это мы в поликлинике недавно были, там доктор тоже высокий и в очках, — пояснила Надя.

— И в халате, — добавила Верочка.

— Да это не халат, а плащ.

Но Верочка не сдавалась:

— Все равно похож.

«А он и правда на доктора похож», — подумала Светлана, глядя им вслед.

Костя взял Димку на руки, и они пошли к дому.

Для городского жителя, дачника, лето кончается всегда неожиданно. Совсем еще не думаешь об осени — и вдруг в один какой-нибудь все еще прекрасный день увидишь, что цветы на клумбах расцвели осенние: астры и георгины.

Все больше и больше бледно-желтых, почти прозрачных листьев сметаешь с террасы, увитой виноградом. Димку, когда спит в саду, приходится укрывать теплым одеялом.

А там высокий старый дуб начнет озорничать, как мальчишка, швыряться желудями, стучать о забор и по крыше сарая при каждом порыве ветра. И вдруг услышишь в небе тревожное поскрипывание… Кружатся, кружатся журавли, то разобьются на звенья, будто подражая летчикам — ведущий летит, а за ним ведомый, то построятся большим клином, но еще нечетко, неумело. Будто учение у них происходит там, высоко в ясном небе, или репетиция перед отлетом.

Кружатся, курлыкают, и кажется, не они улетают, еще не хотят улетать, а просто ветром их относит все южнее, южнее… Уже трудно разглядеть, растворяются в синеве и только на виражах опять становятся видны, но уже точками… Вот и растаяли.

Нам тоже скоро собираться в путь. Так какое же было лето, Димок, хорошее или плохое?

Выросли мы за лето, Димок, повзрослели, и даже не на три месяца повзрослели, а пожалуй, и побольше!

XXV

Уезжать не хотелось. Да и с тетей Лелей подружились за лето: вроде половины бабушки она была для Димки. Не хотелось уезжать.

А как вошла в свою комнату, Димкину кроватку увидела, коляску типа «Победа» — и весело стало.

В коляске Димка теперь гуляет, только когда ему нужно спать. В передней стоят саночки, удобные, весят они гораздо меньше двадцати килограммов, ждут первого снега. Мамы знакомые расспрашивают, дают советы.

— Неужели в ясли отдашь? Ведь муж у тебя хорошо зарабатывает.

— Неужели дома будешь сидеть? Пройдет несколько лет, тебя потом и в школу-то не возьмут — все перезабудешь.

— Слушайте, найдите мне хорошую няню!

Хотела зайти в школу или в гороно, узнать, можно ли поступить на работу среди учебного года, а тут Димка простудился, закашлял — опять тревожно стало. Нет уж, подождем до будущей осени.

В день, когда обновили саночки и Димка сидел в них, раскинув руки, пополневший от шубы и меховой шапки с наушниками, Светлана встретила на улице Машу, с которой подружилась в больнице год назад.

Обрадовались, поцеловались, стали жалеть, что до сих пор не удосужились побывать друг у друга.

Машина девочка выросла, стала хорошо говорить.

— Маша, какие вы обе совсем-совсем другие! Розовые, круглощекие!.. Помнишь Димку, Леночка?

Но Леночка, конечно, Димку не помнила, а и вспомнила бы — не узнала.

— А старший твой? — спросила Светлана. — Ведь мальчик, кажется, у тебя?

— Шестой год пошел. Ничего, здоровенький. Только…

Светлана, вот ты педагог, скажи, как с этим бороться? Дерзкий он у меня стал, даже грубый. — Маша страдальчески сморщилась. — Светлана, представляешь себе, он даже ругается! Я думаю, от мальчишек во дворе… У нас в соседней квартире парень один живет, ну просто… отвратительный! Не учится и не работает, кажется, нигде. И чем-то он привлекает к себе ребят, и больших, и таких вот несмышленышей, как мой Севка. Все у него на побегушках, все у него под началом. Грубый ужасно. С матерью как разговаривает! И ведь из интеллигентной семьи. И отец и мать очень хорошие люди. Мать в особенности милый и добрый человек. Только знаешь, Светлана, бывает, по-моему, вредная доброта, мягкотелая доброта, от которой другие люди хамеют! То есть те, на которых эта доброта распространяется! Ты не находишь, педагог? — Маша вдруг засмеялась. — Своего-то парня ты еще не избаловала?